– Скверные широты, Павел Васильевич, – пожаловался Канчеялов. – Жду не дождусь, когда спустимся на зюйд. Я ведь, господа, родом из Тифлисской губернии, так что отроду теплолюбив и жароустойчив. Предпочитаю, знаете ли, теплые моря. Оттого я и машинный инженер, что близ котлов всегда жарко. Никогда не понимал наших поморов. Ну что это за моря: десять месяцев в году холода, туманы, штормит то и дело…
– Зубы стучат, – вставил Лопухин с непонятным значением.
Розен, молча пьющий чай, бросил на него быстрый, не лишенный удивления взгляд. Корнилович чуть заметно поморщился. Тизенгаузен саркастически скривил тоненький остзейский ус.
– Стучат – не то слово, – без энтузиазма отозвался Канчеялов. – Лезгинку пляшут. Ну-с, кто как хочет, господа, а я с разрешения командира отправляюсь на боковую. И вам того же желаю. Спокойной ночи!
– Пойду и я, пожалуй, – зевнул Лопухин и в самом деле вышел. Поежился. Моросить перестало, а ветер, кажется, стихал понемногу и уже не так яростно трепал снасти, но был он студен, как с ледника.
На шканцах графа догнал Розен.
– Я вас не понимаю…
И осекся, встретив насмешливую улыбку.
– А что тут понимать? Все проще простого. Операция входит в решающую фазу. Имя английского агента я назову вам уже сейчас. Иванов, вестовой нашего каперанга. Иванов Петр Фомич, матрос первой статьи, по пашпорту русский, двадцати пяти лет, росту среднего, светловолос, лицом чист, особых примет не имеет, происхождением из мещан города Моршанска, по суду непорочен, в штрафных не состоял, добронравен, поведения примерного, имеет медаль «За усердную службу», полгода назад переведен на Балтику из Каспийской флотилии по личному прошению. Полагаю, вам понятно, что кости настоящего Петра Иванова гниют сейчас в какой-нибудь яме посреди России или покоятся на дне неизвестного водоема. Вполне обычная легенда внедрения для агента-нелегала. К сожалению, мы еще не имеем технической возможности снабжать пашпорта дагерротипными портретами их владельцев, но если бы даже и имели, то портрет будет нетрудно подменить. Приметы же вещь ненадежная.
– Да, но почему он попал именно на «Победослав»?..
– А как вы думаете, полковник, куда имеет все шансы попасть опытный матрос, который лицом чист, физических недостатков не имеет, добронравен и поведения примерного? Вдобавок, грамотный – я забыл упомянуть эту деталь, – но не чересчур образованный? Уверяю вас, он мигом окажется в списке кандидатов на зачисление в команду одной из императорских яхт или такого судна, как «Победослав». Поначалу его, конечно, помаринуют во флотском экипаже, присмотрятся – не пьяница ли? не увлекается ли политикой? – и если ответ удовлетворительный, а вакансия имеется, то и дадут «добро». В любом случае, куда бы агент ни внедрился, он будет ждать, как тигр в засаде, и когда-нибудь принесет немалую пользу своим хозяевам.
Розен только выругался сквозь зубы. Лопухин улыбался.
– А у меня к вам просьба, полковник. Обещаете исполнить?
– Смотря какая просьба.
– Ничего особенного. Сейчас я вернусь к себе в каюту и вздремну часок-другой. Вы же, человек железный, покурите это время… ну, скажем, вот здесь. Отсюда вам будет прекрасно видно. Если вестовой проявит желание срочно навестить кубрик – а я уверен, что такое желание у него возникнет, – не сочтите за труд немедленно известить меня. Мой слуга, увы, для этого не годится, а больше мне рассчитывать не на кого. Сделаете?
– Черт с вами, побуду в роли филера. – Розен фыркнул. – При двух условиях. Первое: вы никому об этом не расскажете. Обещаете?
– Да.
– И второе: я, как тот суворовский солдат, должен знать свой маневр. Выкладывайте.
– Извольте. В самом начале похода я как бы невзначай проверил лже-Иванова на знание английского языка. Он и ухом не повел. – Лопухин поморщился. – Признаюсь вам, этот грубый эксперимент был довольно-таки безответственным с моей стороны. Впрочем, нет худа без добра. Агент насторожился, что в определенных обстоятельствах тоже неплохо. Только что я подкинул ему еще порцию пищи для ума: подчеркнул, что мое дело сделано, и намекнул насчет зубов. Вы поняли, что я имел в виду, и он понял. Я наблюдал за ним, и он себя выдал. Совсем чуть-чуть, но мне хватило. Теперь я точно знаю, что догадка о зубчатом редукторе верна, а вестовой знает, что находится под угрозой разоблачения. Кроме того, он совершенно справедливо предполагает, что мне неизвестен его сообщник. О дальнейшем вы, я уверен, догадаетесь сами. Ну-с, желаю вам не скучать. – И граф, слегка поклонившись, застучал каблуками вниз по трапу.
Прошел он, однако, не к себе, а в каюту слуги. Убедился, что никто этого не видел, и осторожно притворил за собой дверь.
Еропка, лодырь неисправимый, сладко дрых на койке, натянув одеяло до самой макушки. Наверняка уже оклемался после шторма, но длил удовольствие. Ладно, пусть дрыхнет. Лопухин сел на рундучок, проверил, удобно ли будет в таком положении стрелять прямо из кармана, и стал ждать. Нет, господин Иванов, или как вас там, если вы, что маловероятно, но возможно, задумали убрать некоего статского советника своими руками и прямо сейчас, то имейте в виду: упомянутый статский советник имеет иные планы на будущее, а вот вас ожидает неприятный сюрприз…
Уже через полчаса в соседнюю дверь постучали. Послышалось приглушенное: «Лопухин, да откройте же! Вы там что, в самом деле спите?»
Розен.
Держа руку в кармане, граф осторожно выглянул в коридор.
– Ну?
– А, вот вы где! – азартно зашептал Розен. – Докладываю: сбылось по-вашему. Семь минут назад капитанский вестовой пробежал бегом в направлении полубака и скрылся в люке. Изображал посланного с поручением. Две минуты назад он вернулся обратно. Быстрым шагом.
– Благодарю.
Неожиданно для графа изуродованное лицо Розена выразило досаду; глаза же светились незнакомым блеском.
– «Благодарю» – и только?!
– Чего же вы еще желаете?
– Продолжения, конечно! Удивляюсь вам, право слово…
***
Пусто было в кочегарке, пусто и в машинном отделении. Бездействовал машинный телеграф, и никто не дежурил у переговорных труб, дожидаясь грозного рыка из ходовой рубки. Остывали котлы. Трюмная команда наслаждалась заслуженным после общего аврала.
Неярко светились слабенькие электрические фонари. Работало только дежурное освещение.
Осторожные шаги. Забранная железной сеткой тусклая лампа отбросила на переборку две крадущиеся тени. Одна из них негромко произнесла голосом Лопухина:
– На сей раз зря вы со мной увязались. Я добра вам желаю. Последний раз предлагаю: не угодно ли подождать меня в вашей каюте или кают-компании?
Вторая тень отрицательно мотнула головой – Розену было не угодно.
– Ладно, вы сами выбрали. Только потом уж не жалуйтесь. Я предупредил, я умываю руки. Признаюсь, отчасти даже рад. Поможете. Съемная крышка редуктора, надо полагать, тяжелая, литой чугун.
– А о гаечных ключах вы позаботились?
– Тише. Идите прямо. Инструмент в ящике справа по курсу.
– Темно, черт, как у эфиопа в заднице.
– А сейчас будет еще темнее. – Просунув пальцы через сетку, Лопухин вывернул лампочку. – Ввязались в сыщицкое дело, так и ведите себя как сыщик. Кошачья бесшумная походка, кошачье зрение…
– Да подите вы с вашими издевками…
– Это ничего, глаза сейчас привыкнут. Держите ключ. Попробуйте – подходит? Да не там! Это не редуктор, это гидравлический механизм переключения передач. Редуктор левее. Подходит ключ?
Железный лязг.
– Да тише вы!..
– Извините. Подходит.
– Тогда начали. Придерживайте головку болта, я буду отвинчивать гайку. Готовы?
Скрип. Шорох. Осторожная возня.
– Есть. Давайте следующую. Как ваши глаза – привыкают?
– Уже многое вижу.
– Тогда я выверну еще одну лампочку. Слишком много света… Вот так будет лучше. Продолжим?
– Вы мне пальцы прищемили.
– Извините.
– Издержки рвения?
– Я просил вас не шуметь. Потом будете язвить сколько угодно.
Прошло не так уж много времени, прежде чем были откручены все шесть гаек. Но Розену показалось, что минула вечность.
Крышка и вправду оказалась тяжеленной. Поднять ее и отставить в сторону было мало – надо было еще и не нашуметь при этом.
Кое-как справились. Во вскрытом чреве механизма, масляно блестя, обнажились огромные черные шестерни, важные и неподвижные. Зато, когда, сопя, отставляли в сторону крышку, что-то внятно звякнуло.
– Ага!.. Вот оно.
