огонь морской водой, остальные принялись сбивать пламя чем попало, не давая распространяться огню. Пожар на корабле, пожалуй, самое страшное, что только может случиться. Всё просмолено, всё из дерева, пеньки и парусины, и корабль может вспыхнуть, как спичка, сгореть за считанные секунды. Особенно, когда огонь достигнет крюйт-камеры и воспламенит порох.
Проклятый галеон с его салютом, будь он неладен. Если выживем — никаких больше салютов. Пушки только для битвы. Для приветствий — флажки, и ничего иного.
Пламя понемногу сбивали и заливали водой, наконец, пожар удалось потушить, но разрушения были по-настоящему пугающими. Взрыв словно вырвал целый кусок из корпуса бригантины, и даже в морских боях «Поцелуй Фортуны» подобных повреждений не получал.
Троих убило взрывом на месте, и их обезображенные трупы почти невозможно было узнать, но я помнил, кто находился на том посту. Гастон, Фелипе и Герард Ланге. Ещё нескольких побило осколками и щепками, пятеро были серьёзно ранены, и нам с Андре-Луи снова прибавилось неприятной работы.
Самое жуткое в этом было то, что я понимал, из-за чего всё это произошло. И помнил, что именно Гастон уронил тот ящик, а теперь именно он заряжал этот холостой залп.
А галеон, как ни в чём не бывало, продолжил свой путь, превращаясь потихоньку в белую точку на горизонте.
«Поцелуй Фортуны» остался на плаву, и даже все повреждения легко устранялись прямо в море, но запах мокрой гари, казалось, пропитал всё судно от киля до клотика, и нигде от него было не укрыться. Будто бы он напоминал о произошедшем, вселяя в нас неприятное чувство досады.
Команда плотников стучала топорами, заделывая дыры в корпусе, разбирая пострадавшие части и меняя обгорелые доски на свежие. Только запах никуда не девался, и погибшие, завёрнутые в парусину, лежали на палубе как безмолвное напоминание. Я, как лев в клетке, ходил от бушприта до кормы и обратно, не в силах успокоиться. Слишком много совпадений, слишком много нехороших происшествий, чтобы посчитать их случайностью.
Так я своему помощнику и заявил, когда мы закончили починку, а мертвецов, как полагается, похоронили в море.
— Это всё не случайность, — безапелляционно заявил я, едва мы вошли в кают-компанию.
— Всякое бывает, — пожал плечами Шон, но без особой уверенности.
— Бывает, но это уже перебор, — сказал я. — Люди гибнут. Калечатся. Это всё не просто так.
— И в чём, по-твоему, дело? — спросил он.
— В золоте, в чём же ещё, — фыркнул я. — Не факт, что мы вообще хоть куда-то дойдём, пока оно у нас на борту.
— Чушь, — произнёс Клешня.
— Ещё слово, Жак, и я вышибу тебе мозги, я не шучу, — прошипел я. — Прошу пока по-хорошему, заткнись.
Клешня вскинул брови, хмыкнул и вышел прочь, чтобы не испытывать ни моё, ни своё терпение.
— И что ты предлагаешь, Андре? — спросил Шон, когда наш штурман закрыл за собой дверь.
— Пока ничего. Избавиться от этого золота, и чем скорее, тем лучше, — сказал я. — Но если случится ещё хоть что-нибудь неожиданное, я прикажу бросить его за борт, чего бы мне это ни стоило.
Шон покачал головой.
— Команда тебе не простит, — сказал он.
— Знаю, — сказал я.
— Ты хоть уверен? Что это всё… Из-за него? Может, это и в самом деле просто череда неудач? — произнёс ирландец.
— Нет, не уверен, — признался я. — Но что-то мне подсказывает, что так оно и есть. Слыхал про индейские проклятия?
— Байки разные ходят, — пожал плечами Шон.
— Может, это именно оно и есть, — предположил я.
— Тогда, наверное, надо священника позвать, — хмыкнул ирландец.
— Чтобы он помахал кадилом и потребовал десятину? Я и сам так помахать могу, — фыркнул я. — Не думаю, что это поможет.
— Не богохульствуй, — нахмурился Шон.
— Да и где мы здесь найдём священника? Только в городе, а туда ещё надо дойти, тем более, что мы всё равно там с этим золотом должны расстаться, — сказал я.
Скептик и циник во мне говорили, что это всё пустые суеверия, дикарские предрассудки, что так не бывает. С другой стороны, я вспоминал, как вообще попал сюда, в семнадцатый век, и что такого тоже не бывает, но оно всё же случилось.
— Знаешь, дружище, по всему выходит, что это золото никому ещё добра не принесло. «Дофин», вон, вообще затопить пришлось, ты вот часто видал, чтобы молнией мачту поджигало? — сказал я. — Йохан с Гастоном тогда ящик уронили как раз, один теперь калека на всю жизнь, другой вообще в могиле. Да и пожар этот…
— Главное, не торопи события, — сказал Шон. — Ладрона бы этого порасспросить хоть.
— Даже видеть этого придурка не хочу, — буркнул я. — Он меня раздражает.
— Ой! Я же тебя терплю как-то! — хохотнул ирландец.
Я рассмеялся. Впрочем, в его словах, как всегда, был резон. Было бы не лишним узнать, что вообще происходило на «Дофине» до того, как молния в мачту стала кульминацией его пути, а топоры флибустьеров этот путь довершили. Может, там тоже началась чёрная полоса ровно после того момента, как золото погрузили в трюм. А ещё лучше будет расспросить простых матросов, которые часто знают и видят больше, чем капитан, носа не кажущий из каюты. Уверен, и на нашей бригантине происходит много такого, о чём я даже представления не имею.
— Я поспрашиваю, — сказал я. — И у Ладрона, и у остальных. Но мнение моё вряд ли поменяется.
— Хотя бы так, — пожал плечами Шон.
Наверное, зря я отправил капитана Ладрона на бак, к простым матросам, когда на бригантине пустовала пассажирская каюта, но мне казалось, что ему не повредит немного общения с простым народом. А теперь он наверняка запитал на меня смертельную обиду.
Я кивнул Шону, оставил «Поцелуй Фортуны» под его управлением, а сам отправился на нижнюю палубу, забитую народом и бездельничающими матросами с «Дофина». Само собой, и я, и боцман периодически пытались их озадачить какой-нибудь работой, но почти всегда безуспешно.
Нижняя палуба и сейчас походила на оживлённую площадь, народ хаотично сновал туда-сюда, ладно хоть авторитет капитана здесь уважали и передо мной почтительно расступались. Хотя бы не приходилось никого расталкивать локтями. Я пытался найти капитана Ладрона, но в
