Илья Федотович вернулся к коню, поднялся в седло. Нашел взглядом Шуйского, направился к нему.
— Уходить надо, боярин Федор. Думы меня мучат нехорошие.
— Какие думы, Илья Федотович?! — громко отозвался веселый Ардаши, поднимая перед собой за волосы отрезанную голову с открытыми закатившимися глазами. — Ты сам посмотри, какой же это татарин? То вотяки приходили воду мутить. Псы трусливые, а не воины. Сегодня к вечеру мои нукеры прикатят сюда все их головы до единой.
— Твои нукеры храбры, Иса Камович, — спокойно ответил боярин Умильный, — но чтобы перерезать вотяков, их в Лысой вязи нужно сначала найти. К тому же вы, татары, всегда были еще и быстры, а потому вполне сможете догнать нас на обратном пути, собрав все головы, которые вам только попадутся. — И, снова повернувшись к молодому Шуйскому, Илья Федотович добавил: — Парон наша деревня. Добычи нам тут не взять, ловить некого. А коли победу праздновать — так сие лучше в своей усадьбе делать, а не в лесах далеких.
— Хорошо, — после короткого размышления кивнул Шуйский. — Возвращаемся.
* * *
Андрей проснулся от стука двери, поднял голову и торопливо прикрылся одеялом, увидев хмурую Прасковью.
— Привет! А я теперь знаю, что неженат.
— Здравствуй, служивый. — Девушка положила на табурет выстиранную и высушенную одежду. — Сейчас снедь принесу.
— Постой, — подтянув одеяло на колени, сел на тюфяке Матях. — Смотри сюда. Видишь, руки загорелые? А полос на пальцах нет. Стало быть, ни колец, ни перстней я не носил. Неженатый я, это точно.
— Да, боярин Андрей, — кивнула Прасковья и повернулась к нему спиной.
— Да посмотри ты, в самом деле! — возмутился сержант. — Загар сойдет, так и подтвердить мою свободу некому станет!
— Я тебе верю, служивый, — ответила от дверей девушка и вышла из терема.
Матях чертыхнулся, встал, оделся. Вышел наружу.
Обстановка в усадьбе действительно не располагала к веселью. Под самой стеной лежало несколько мертвецов, легко угадываемых под грубой рогожей. Женщины, столпившись возле дома, не очень громко, но нудно скулили, отирая слезы. Угрюмые мужики, разбирая недавно сложенную стопку тележных коробок, набивали на оси колеса, запрягали в оглобли лошадей. Собирались они явно не на ярмарку, а потому при виде заготовленных рогож и охапок сена Андрею стало не по себе. Сержант вернулся в терем, сел на постель, потом снова встал, вышел на стену. Сколько можно бока отлеживать? Все в доме при деле, все заняты, один он, как дурак, из угла в угол шляется.
Хотя, с другой стороны — а чего он умеет? Ни кобылу взнуздывать, ни телеги собирать, ни траву косить, ни баклуши бить. В смысле — заготовки для ложек строгать. Тут уж лучше и не напрашиваться. А то дадут простейшее поручение — потом позору не оберешься. Но и сидеть в четырех стенах тоже надоело.
Андрей, почесывая в затылке, прогулялся до угла. Взглянул на привязанную к чурбаку пушчонку, все еще направленную жерлом на дорогу. Вспомнил крики барчука: «Батюшка велел ими вдоль стен палить, коли с лестницами на частокол полезут».
В общем, такая тактика имела под собой здравую основу. Если стрелять вперед — сектор поражения получается узкий, пострадает пять-десять процентов атакующих. А если садануть картечью вдоль стены, да еще когда на нее толпа народа прет, то один залп снесет сразу все: и лестницы, и врагов. Так что, при малом числе «стволов», стрелять действительно разумнее вдоль укрепления, а не вперед.
Матях обнял пушку, поднатужился и вернул ее в прежнее положение. Потом прошел на другой угол, огляделся…
— Где же «ствол»? Ах, да. — Он глянул со стены вниз: тюфяк вместе с чурбаком валялся во дворе. Там, куда упал ночью. Сержант спустился вниз, присел на корточки. Пушка все еще кисловато пахла порохом, а ствол изнутри покрывала толстая пленка копоти. — Да, милая. Тебя сперва отмывать нужно, а уж потом на место ставить.
В душе возникла знакомая уверенность: теперь он знал, что нужно делать, чего требовать от других.
— Эй, боец, — поймал Матях за локоть одного из бегающих по двору мужиков. — Ну-ка, тряпья старого мне принеси, и бензи… — Сержант запнулся, торопливо перебирая в уме все возможные растворители и гадая, какие из них могли существовать в шестнадцатом веке. — Э-э-э… Уксуса, я хотел сказать, принеси. И порох с картечью, снова ее зарядить. Понял?
Мужик, не подвергая сомнениям право гостя распоряжаться, кивнул. Вскоре какой-то малец принес Андрею обрывок мешковины, миску с белой, кисло пахнущей жидкостью. Сержант засучил рукава и, деловито насвистывая, принялся отдраивать ствол.
Минут через двадцать рядом остановился барчук, все еще одетый в кольчугу и плащ, с саблей на боку, стал наблюдать за его манипуляциями.
— Ну, чего уставился? — хмыкнул Матях. — Порох тащи. Заряжать мортиру станем али нет?
— А ты сможешь?
— Дурное дело нехитрое. Самопал как самопал. Только большой и медный. Порох, говорю, тащи.
— Ладно…
Барчук ушел, но вскоре вернулся с тремя парнями, двух из которых Андрей знал по походу. Холопы доставили мешочки из тонкой замши, бочонки с металлическими обрезками самого разнообразного вида и калибра, фитили, несколько коровьих рогов.
— Та-ак. — Сержант протер ствол насухо, положил чурбак на бок, потом заглянул в один из мешочков, зачерпнул рукой мелкозернистый порошок, похожий на гранулированный чай. — Ну, думаю, горстей пять хватит. Теперь пыж… Пыж есть?
— А что это такое? — не понял боярский сын.
— Вы что, из пушки никогда не стреляли?
— Стреляли, — обиделся барчук. — Как батюшка тюфяки из-под Казани привез, раза три стреляли для смеха.
— А заряжал кто?
— Илья Федотович снаряжал тюфяки, — сообщил один из холопов. — С Касьяном.
— Я-асно, — потянул Андрей, прикидывая, не забить ли в качестве пыжа оставшуюся сухой мешковину. — Шомпол где?
— Ась? — отозвался холоп.
— Э-э, как все запущено, — верно понял ответ сержант. — У вас, похоже, ни шомполов нет, ни пыжей не заготовлено.
— Она хоть стрельнет после стараний твоих, служивый? — похоже, обиделся барчук.
— На пыж толстая кожа сгодилась бы, — поморщился Матях, — ну да ладно…
Он смял мешковину, сунул в ствол, прямым ходом направился к стене, поднял валявшуюся там жердину, вернулся, плотно забил ею заряд, потом всыпал пару горстей металлических обрезков, вколотил сверху мокрую ткань: картечи все равно, хоть сухая, хоть мокрая, хоть в вине вымоченная.
— Ну-ка, помогайте. — Он взялся за пушчонку с одной стороны, холопы схватились с другой. — Огня кто-нибудь возьмите…
