Я подошел к ней:
– Ты собиралась спать?
– Не знаю. Что значит «собиралась»? Сон сам решает, приходить ему или нет.
– Знаешь, я очень волновался.
– Но ведь ты же меня бросил.
– Ну прости, я сожалею. Можно я лягу рядом?
– Как хочешь.
Я не заставил себя просить. Сбросил одежду. Она подвинулась, давая мне место. Мне было стыдно за свою бледную кожу рядом с ее смуглой, мерцавшей в этой полутемной норе, словно драгоценный янтарь.
Моя рука легла на ее бедро, повернула ее на бок, прижала к моим бедрам. Мои пальцы бережно обводили изгибы ее тела, от колен до упругих полушарий груди и выше, до ключиц, до хрупкой тонкой шеи.
Она вздрогнула и резко откинулась назад:
– Перестань, не надо!
Ее взгляд фотографа, брошенный исподлобья, пронзил меня с безжалостной точностью оптического прицела киллера.
– Ладно, Пас, не хочешь – как хочешь, но нам нужно поговорить.
– Тебе всегда нужно поговорить. А я больше не хочу разговаривать.
Она отодвинулась от меня, села. Черные волосы разметались по плечам. Я смотрел на нее снизу вверх. Я не хотел ее потерять.
– Я ведь уже извинился. И прошу прощения еще раз. Но я хочу, чтобы ты меня поняла.
– Бросить женщину в ресторане… да разве так поступают?
– Знаю, это гнусно, но я исчерпал все свои доводы. И меня шокировали твои слова. Поэтому я предпочел уйти.
– Настоящий мужчина никогда бы так не сделал.
Мне больно было это слышать. Какой же иной реакции она от меня ждала? Она никогда не уступит, не оставит никакого выхода. Ну да, я ушел, я бросил ее. Но ведь я вернулся. И попросил прощения. Даже дважды.
– Есть вещи, о которых ты не знаешь… – начал я.
Ее губы растянулись в злой усмешке.
– Почему ты так улыбаешься?
– Ни почему. Иногда ты со мной обращаешься как с дурочкой. – И она снова усмехнулась – теперь уже скорее горько, чем зло.
– Когда-нибудь у тебя откроются глаза. На окружающий мир, на тебя, на меня… Потому что это ты не знаешь некоторых вещей. Хотя нет, знаешь – раз я тебе о них говорю… Но не придаешь значения…
Она закрывает лицо руками. Ее грудь содрогается, слезы льются рекой. Я сажусь на кровати, пытаюсь заглянуть ей в лицо:
– Пас, ну что случилось?
– Ты ничего не понимаешь, – говорит она хрипло, ее душат слезы.
– Ну так объясни мне, я для этого и пришел сюда, к тебе.
Но она упрямо качает головой, глядя на свои голые ноги:
– Нет, ты обо мне не думаешь. Только о себе…
У меня перехватывает горло. Я обнимаю ее, прижимаю к груди ее голову. Она упирается, потом мало-помалу сдается.
– Неправда, я думаю только о тебе, Пас.
– Если бы думал, то понял бы то, что я хочу сказать. Понял бы, как я здесь задыхаюсь.
И ее охватывает дрожь. Настоящая, непритворная дрожь. Мне страшно, я крепче обнимаю ее.
– Ну, скажи, Пас, что с тобой?
– Я задыхаюсь, Сезар. Правда задыхаюсь. Задыхаюсь в Париже. Задыхаюсь рядом с тобой.
Я опускаю голову, ее слова смертельно ранят меня.
– Это правда? Даже рядом со мной?
Она проводит рукой по лицу. И говорит – хрипло, словно и впрямь задыхается от чувств, которые захлестывают ее, как волна, как неостановимое цунами:
– Да, и рядом с тобой тоже. Ты не сможешь помешать тому, что должно случиться.
– А что должно случиться? – спрашиваю я.
– Этот черный прилив, который все испоганит. Люди, их жестокость, их бессмысленное кишение… И ты такой же, как они. Мы дышим отравленным воздухом, Сезар. Он пахнет смертью.
– Не надо, не говори так!
И я целую ее руки. Запах ее кожи напоминает мне аромат темного меда. Это совсем не запах смерти. И я вовсе не такой же, как другие.
– Почему ты не отвечала на мои звонки, я вызывал тебя раз пятьдесят, не меньше.
– У меня больше нет мобильника.
– Потеряла?
– Выбросила в воду. Вон туда, перед китом.
– Ну и как же я мог тебя найти?
– Да нечего было меня искать. Я хотела успокоиться, побыть одной. Чтобы обо мне все забыли хоть на время.
– Как я могу забыть тебя, Пас? Я люблю тебя.
Она снова вздрагивает.
– Завтра мы улетим. Я буду заботиться о тебе. Позволь мне заботиться о тебе, Пас, пожалуйста!
Я укладываю ее на кровать, прижимаю к себе. Мы долго лежим так, в теплом чреве кита, в золотисто-молочном свете, прильнув друг к другу. А потом наши тела начинают двигаться, и это упоительно.
Я слышу ее дыхание, я не хочу, чтобы она ушла. Мне нужно ее удержать, а если не получится, стать ее тенью, ее дубликатом – как говорят о ключах. Перед глазами всплывает образ мальчика с лягушкой. Это он соединил нас здесь – он, с его брыкающейся лягушкой, с его жаждой жизни, неумолимым взглядом и легкой улыбкой – свидетельством того, как хорошо принадлежать этому миру.
– Я хочу ребенка от тебя, – шепчу я ей в жгучем вихре наших смешанных дыханий.
– Перестань!
– Вспомни Boy With Frog! Роди мне такого же.
– Прекрати!
– Он ведь и тебя растрогал.
– Заткнись!
Мы раньше никогда об этом не говорили. Для нее эта тема просто не существовала. А, собственно, почему? Потому что она – художник? Глупость какая. Я не верю в этот постулат – что художник воплощает себя только в своем искусстве.
И вот я в ней, и вот я во чреве кита…
Я сразу почувствовал, что все изменилось. Что-то странное происходило сейчас. Каким бы способом люди ни занимались любовью, какие бы позы ни выбирали, их соитие всегда зиждется на одном-единственном движении взад-вперед, волнообразном, повторяющемся, мерном, широком. Словно для того, чтобы достичь другого, нужно сперва спуститься в себя самого, отыскать и вытащить на свет божий все лучшее, что в тебе кроется. Словно нужно сперва отыскать тайну, создавшую тебя таким, какой ты есть, чтобы соединить ее с тайной другого.
Много позже мы заснули, истомленные усердным созиданием храма любви из плоти, пота и вздохов. Наконец-то мы остались одни[134], изничтожив и отбросив наших демонов.
Я открыл глаза первым – мне не давала покоя одна навязчивая, коварная идея. Встав, я взял ее клатч. Внутри я нашел то, что искал, – упаковку противозачаточных пилюль. Теперь мой хмель почти выветрился, но осталась уверенность: минувшей ночью произошло нечто важное, и я не хотел, чтобы химия и медицина изничтожили это.
Вчера возникло то, что не должно было исчезнуть. И теперь мне нужно было использовать все шансы в нашу пользу. Любовь, а не смерть.
Я снова лег на кровать.
Через несколько минут – даже не знаю, сколько точно прошло времени, – она проснулась.
Я услышал, как она роется в своем клатче и сыплет проклятиями по-испански. Потом она подошла к кровати, чтобы разбудить меня: у нее проблема.
