Есаул пострадал не так сильно, как можно было подумать, глядя на его разбитое лицо. И причиной тому, что он пролежал, отвернувшись к стене, не шевелясь и не говоря ни слова, целый час, были страдания не физические, но душевные. Есаул чувствовал себя униженным. А будучи человеком гордым, он не мог избыть душевную муку стоном или громким ругательством. Гнев его не находил себе выхода.
Поэтому казачьи офицеры, согнанные в подвал, были уверены, что их командир избит до полусмерти.
— Ни хрена себе, с батькой разобрались, — сказал молодой хорунжий Петров.
— Выбирай выражения, Стас, — одернул его подъесаул Голованов. — Никто с ним не разбирался. Его избили. В кровь, в лежку. Позвали, вроде бы для приватной беседы, и наломали.
— Такая у них, оказывается, манера беседовать. — вставил сотник Башенков.
— Делать что будем?
— В смысле — что делать?
— В смысле, едрить-его, что делать, если сейчас еще кого-то из нас поволокут?
— Надо, господа, сделать так, чтобы никого никуда не волокли, — наконец-то подал голос Денисов. — Это, по-моему, самое верное
—
* * *
Ретрансляционный центр Роман-Кош, 1350
Гости нагрянули меньше, чем через полчаса. Две группы спецназа ГРУ на советских армейских джипах.
— Сэр? — раздался в «уоки-токи» голос Шамиля.
— Нет, — Верещагин, не отрываясь от мониторов, снял с предохранителя «беретту». — Еще рано.
— А когда будет не рано? — спросил Берлиани.
— Когда из машин выйдут все.
— Один стрелок останется.
Верещагин поднялся из кресла, сунул «беретту» в карман, бросив Кашуку:
— Заприте за мной дверь.
ОСВАГовец без единого слова выполнил приказание.
Капитан вышел из здания, где располагались технические службы, навстречу командиру спецназовцев — высокому старшему лейтенанту.
Ирония судьбы заключалась в том, господа, что на Верещагине тоже была форма спецназовца и погоны старшего лейтенанта.
Новоприбывший слегка удивился тому, что на телевышке уже кто-то есть.
— А где все? — спросил он.
— Кто «все»?
— Местные.
— Внизу.
— Чего-то я не понял, братишка. Вы должны были держать их здесь!
— На хрена они мне здесь нужны? Сдал их десантуре, и все дела.
— Ты вообще кто? — приподнял бровь старший лейтенант.
— Старший лейтенант Верещагин
— Не знаю такого.
— Девятая бригада.
— Ка-кая, на хрен, девятая? Вышку должны были мы занимать! Восьмая! У меня приказ!
— А у меня что, сонет Шекспира? У меня тоже приказ.
— Совсем охренел ваш Горобец.
— Гравец. Фамилия комбрига — Гравец.
Прибывший старлей немного успокоился.
— Ладно, Верещагин, где там твоя машина? Пошли, свяжемся с твоим начальством. Обсудим ситуацию.
— Машина улетела.
— Так вас сюда еще и по воздуху забрасывали?
— Чего только штабы не придумают, лишь бы друг другу свечку вставить.
— Так как же вы…
— Из аппаратной. Пошли.
Старлей сделал знак рукой, и двое из команды отправились за ним.
— Что у тебя за рация, Верещагин?
— У местной охраны взял, — Верещагин снял с пояса «уоки-токи» и нажал на кнопку. — Хороша штучка?
Они подошли к двери аппаратной. Верещагин поднес «уоки» к губам:
— Кашук, открой.
В замковом механизме что-то щелкнуло. Лже-спецназовец взялся за громоздкую ручку, повернул ее вверх и потянул дверь на себя.
Одновременно он сделал шаг влево, оказавшись между открывшейся дверью и стеной. Правая рука скользнула в кобуру и появилась оттуда с довеском.
А где твой черный пистолет? А вот он, мой черный пистолет…
«Стечкин», славный силой и точностью боя.
Было слишком поздно хвататься за оружие. Долей секунды хватило Кашуку и Хиксу, чтобы нажать на триггеры укороченных «Калашей». Что бы Томилин ни говорил об АК-74У, но свою задачу они выполнили. Двое спецназовцев повалились на пол, срезанные пулями.
Верещагин выстрелил еще раньше. Старший лейтенант не успел даже понять, что же случилось.
Пауза. Стоп-кадр.
Полсекунды Арт потратил на то, чтобы посмотреть в лицо убитого им человека.
Крупный план, Володя. Удивление и обида, угасающие в еще влажных серых глазах. Вопрос.
«…Почему я?»
Верещагину уже приходилось сталкиваться с этим вопросом. Внезапная лавина, отек легких, вылетевший крюк.
«…Почему я?»
Отлично, Володя. Просто замечательно. Переснимать не будем.
Все запомнили смерть полковника Чернока. Смерть страшную, публичную и нелепую, но во многом — случайную.
Очень немногие узнали о смерти старшего лейтенанта спецназа ГРУ Виктора Чернышова.
И тем не менее, именно с этой смерти нужно начинать отсчет дней войны. Именно старшего лейтенанта и двоих его солдат убили преднамеренно, беспощадно и быстро.
Именно с этой минуты ничего изменить было нельзя.
Поняли, мистер Гангут? Внесите это в сценарий, пожалуйста.
Симферополь, 1156
Востокова арестовали около полудня в его собственном рабочем кабинете.
…После расставания с «одноклассниками» и полковником Сергеевым он некоторое время колесил по городу, внимательно рассматривая происходящее. Раннее майское солнце устроило ослепительные игры на зеркальных стеклах небоскребов делового центра, на поверхностях луж, оставленных ночным поливальщиком улиц и на отражателях солнечных батарей. Во всем этом зеркальном великолепии отражались тысячи белых парашютных куполов. Небеса выглядели так, словно там кто-то дунул в гигантский одуванчик.
Поездив по Симфи и увидев, что народу на улицах прибавляется, он понял, что пора возвращаться, пока поток автомобилей не начал образовывать знаменитые симферопольские пробки… Которые сегодня наверняка превзойдут сами себя, поскольку в Симфи будут вводить танки.
Он подкатил к Главному Управлению ОСВАГ (ГЛУПОСВАГ в аббревиации остряков), оставил машину в служебном гараже, поднялся в свой кабинет, достал из мини-бара, замаскированного под папку-скоросшиватель, бутылку мартини россо и пузатенькую рюмашку, плеснул и сел, вытянув ноги на стол, полистывая вчерашний («Последний», — с горькой усмешкой констатировал он) номер «Курьера».
Арестовали его через полтора часа.
— Плохо работаете, — бросил он ребятам в форме спецназа КГБ.
* * *
Ялта, тот же день, 1300 — 1500
