имел, вот отец и подумал, что сделает вид, что просто продал шкаф старинному приятелю – у него, если что, искать не станут…
- А потом? - меня начала слегка раздражать размеренная, неторопливая манера Марка излагать события. – Потом, когда вы всё же уехали?
- Я не знаю. Помню только, что собирались мы буквально за час, и времени куда-то ехать и забирать, не было. Но папу это не беспокоило – он говорил, что дядя Лёша всё сохранит, не хуже, чем в швейцарском банке!
- Погоди-погоди... – я слегка опешил. – Выходит твой дядя Лёша и про секретный ящик и про то, что там лежало, знал?
- Ну, конечно! Папа ещё говорил, что попросил его беречь, как зеницу ока!
Я разочарованно хмыкнул.
- Тогда можешь считать, что мы впустую в Москву скатались. К гадалке не ходи, этот "старый друг» давным-давно его выпотрошил и дал дёру!
Марк обиделся.
- Как ты можешь? Алексей Александрович – он не такой. Он идейный, убеждённый, правда, не эсер или большевик, а анархист. Был знаком с самим князем Кропоткиным, а когда тот умер в Дмитрове – добился, чтобы особняк по Штатному переулку, где Кропоткин родился, передали под музей и сам занялся его организацией. А позже, в двадцать третьем, отослал отцу с оказией письмо, что «шкаф, о котором ты знаешь, я перевёз в музей со всем содержимым и включил в перечень экспонатов. Теперь, даже если меня арестуют - а к тому всё, похоже, идёт, - он сохранится и, скорее всего, останется на прежнем месте…»
Это меняло дело, но… было в этой истории что-то надуманное, искусственное, словно в старых детективах…
…Впрочем, почему бы не попробовать?..
- Тогда не будем терять времени. Ночь – самое время для таких дел. Только вот, как мы его найдём в музее, да ещё и ночью – ты подумал? Там, небось, не один шкаф, все, что ли, расковыривать?
- Почему сразу все? – удивился Марк. - Я же знаю этот шкаф, как облупленный, вмиг отыщу! И какие завитки надо нажимать, помню, справлюсь хоть с закрытыми глазами! Нам бы только в музей пробраться…
Я встал, отряхнул колени парадных полугалифе, изрядно пострадавших во время воздушного путешествия.
- Тогда пошли! Уже девятый час, скоро стемнеет, а нам ещё через пол-Москвы топать на своих двоих!
Худшие опасения не сбылись – ковылять на одеревеневших после полёта ногах через весь город нам не пришлось. По Ленинградскому (сейчас Петроградскому) шоссе, оказывается, давно уже проложена трамвайная линия от Покровского-Стрешнева до площади Тверской заставы. Увидав тарахтящий на стыках красно-жёлтый угловатый вагончик со знакомым номером «23», я испытал мгновенный прилив ностальгии –трамваи с этим номером бегали по Ленинградке вплоть до двухтысячных, когда маршрут ликвидировали, несмотря на протесты местных жителей.
Но – ностальгия ностальгией, а сейчас мне предстояло первое в новой ипостаси знакомство с московским общественным транспортом. Я уже приготовился, в лучшем случае, к давке – а то и к тому, что ехать придётся, вися на площадках или каких-нибудь шлангах, подражая коту Бегемоту. Но, видимо местный час пик уже миновал; в трамвае народу было не так много, нашлись даже свободные места на лавках из лакированных деревянных реек, установленных вдоль стен. Кондукторша смерила нас недоверчивым взглядом и озвучила прайс: пять копеек с головы, как очевидным школьникам. Оказывается, билеты здесь стоят по-разному: от пяти копеек для нашего брата, несовершеннолетнего, а так же красноармейцев, и до пятнадцати - для прочей публики. Где-то посредине располагались студенты и члены профсоюза.
За проезд заплатил Марк – у него хранилась вся наша небогатая касса общим счётом в три рубля с полтиной – и мы приникли к запылённым стёклам, рассматривая проползающие мимо со скоростью примерно двадцать вёрст в час городские пейзажи.
Первое впечатление: нынешнее Петроградское шоссе не имеет ничего общего с тем, что отложилось у меня в памяти в семидесятых. Никаких строгих сталинок, вытянувшихся парадным строем, никаких бульваров и дублёров. Само шоссе узкое, самое большее, в две полосы, плюс трамвайная нитка, тянущаяся по правой стороне. Некоторое узнавание обозначилось лишь на подъезде к Петровскому парку, когда за чахлыми липами мелькнули пряничные башенки Путевого дворца – сейчас там, как и во времена моей студенческой молодости, располагалась Военно-воздушная академия имени. Жуковского.
Миновав эстакаду Тверского путепровода, вагон завернул на трамвайный круг на площади Тверской заставы. Здесь уже было куда больше привычного и знакомого - и здания Белорусского (тут он пока носит название Брянского) вокзала, и белая старообрядческая церковь в глубине, за трёхэтажными купеческими домиками. Я испытал лёгкий шок, обнаружив в центре площади Триумфальную Арку, которую, как и все мои современники привык видеть на Кутузовском проспекте – пока не сообразил, что её перенесут на новое место году, кажется, в тридцать пятом году, согласно генеральному плану реконструкции столицы…
Дальше «номер двадцать третий» не шёл. Пришлось совершить пересадку, и на этот раз уж от души потолкаться и попихаться в битком набитом вагоне. Третья пересадка ожидала нас на Бульварном Кольце – четверть часа унылой ругани, тряски, жестяного дребезга, визгливых, пронзительных призывов кондукторши: «обилечиваемся, граждане, обилечиваемся!», чьих-то деревянно-жёстких локтей, впивающихся в наши юношеские бока – и вот на фоне темнеющего неба нарисовался из облаков облупленный золочёный купол храма Христа-Спасителя. Мы выбрались из опостылевшего трамвая, переглянулись, и скорым шагом двинулись вверх по Пречистенке, на другом конце которой, возле самой Садовой её пересекал нужный нам Штатный переулок.
Переулок – а наши дни он гордо именовался «Кропоткинский» - оказался куда более узнаваемым, чем все улицы, по которым мы сегодня проходили или проезжали. Почти все дома здесь были построены либо в конце прошлого, либо в начале этого, двадцатого века – особняки, флигели, сохранившиеся от после-пожарных дворянских гнёзд да пяти-шести этажные доходные дома. Нужное здание стояло в дальнем конце, там, где переулок выходил на Большой Левашёвский. Народу в этот час на улицах почти не было; пару раз нас провожали подозрительными взглядами выглядывавшие подворотен дворники. Но, видимо, наши «парадки» произвели на этих хранителей московских дворов благоприятное впечатление – ни один не подумал не то, что засвистеть в жестяной свисток (этот аксессуар болтался у каждого на шее, на шнурке), но даже и домотаться с каким-нибудь глупым вопросом.
Возле дома номер двадцать шесть дворника не оказалось, зато к прутьям ограды рядом с калиткой была прикручена застеклённая доска с надписью «Музей имени П.А. Кропоткина» - кажется, в наше время
