проверить даже заведомую ложь. Как комсомольцы! Поэтому давайте сейчас пойдём вместе с Капустиным и полюбуемся как он там «репетировать» собрался.
Деваться некуда и мы пошли.
Сегодня агитбригада давала так называемую «открытую репетицию», когда артисты уже в костюмах, в гриме, полностью исполняли все номера на сцене. Зрители на таких репетициях обязательно были. Но были они специфические — как правило, студенты, школьники, представители профсоюзов, молодожены и члены Союза воинствующих безбожников. Секрет был прост, за посещения открытой репетиции билеты были в два раза дешевле. Поэтому приобщённый к пролетарскому искусству народ экономил, как мог.
— Репетиция, говоришь? — презрительно скривился Виктор, когда мы вошли в зал и он увидел сцену и массу зрителей, — и здесь на вранье тебя поймали, Капустин.
— Будем продолжать демагогию или пойдём? — мрачно буркнул я, уши мои горели, но я ещё на что-то надеялся.
Мы прошествовали мимо сцены за кулисы. Я мельком глянул — прямо посреди сцены сидела на полу и с надрывом пела широко известный романс про две гитары Нюра:
— Эх, раз, да ещё раз…
Петь сидя ей было крайне неудобно, но тем не менее, она продолжала голосить.
— Пошли давай, — подтолкнул меня в спину Ванька.
Мы зашли за кулисы, и Виктор едко спросил:
— Ну и где твоя репетиция?
В этот момент Нюра закончила петь и зал взорвался аплодисментами.
Я ещё даже ответить не успел, как Нюра выскочила за кулисы. Увидев меня, она спросила:
— Генка! Где? Где этот гад Караулов⁈ Ты не видел⁈
— Нюра что такое? — спросил я.
— Ты представляешь он мне стул не принёс! Пришлось всю песню сидя на полу петь! — возмущенно выпалила Нюра и добавила, — поскорей бы уже ты, Генка к нам возвращался. У тебя всегда всё в порядке было. Не то, что у этого бессовестного Караулова! А недавно он нам еще и освещение вырубил! Ты представляешь⁈ Прямо посреди номера! Мы с Люсей как раз фигуру аэроплана делали и тут — бац, и нету света! Хорошо, Гудков догадался антракт объявить. Потом оказалось — Гришка, гад, уснул на пульте.
И тут Нюра обратила внимание на притихших ребят и спросила:
— А это твои такие интересные ребята, да, Генка? Из трудовой школы? Но ты же знаешь, что посторонним вход за кулисы запрещен. Вот увидит Гудков — ругаться будет. Лучше уведи их поскорее отсюда.
— Знаю, — вздохнул я и осуждающе посмотрел на Виктора.
Тот сделал вид что он вообще не при делах.
Но Нюра была на взводе и не могла остановиться, раз хоть кто-то её слушает:
— Но это ещё ничего, а вот Зёзик в прошлый четверг грудь потерял перед выходом!
— В смысле грудь? — не понял я.
— Представляешь, за полсекунды до выхода у него петелька лопнула, на которой муляж груди крепился. Пришлось Жоржа на сцену жонглировать вытолкнуть. Но ничего. Выкрутились как-то. Никто и не заметил. Так что мы тут тебя уже ой как ждём, Генка. Ты когда уже к нам?
— Да я на репетицию пришел… — начал объяснять я.
— Я знаю, что на репетицию, Гудков говорил, что у тебя в понедельник аптека. У тебя только через час будет, когда Зёзик освободится. Ты насовсем уже когда к нам?
— Ещё учёба идёт…
— Давай уже, закругляйся со своей учёбой! — взъерошила мне волосы на голове Нюра и заявила, — все тебя уже так ждут, ты даже не представляешь, как! Особенно Гришка! И к Зёзику загляни прямо сейчас, а то я слышала, что Зубатов говорил, если тебя не будет, то он с Зёзиком будет марш репетировать.
Она чмокнула меня в щеку и убежала куда-то вглубь кулис, а я посмотрел на однокашников:
— Ну что, будете ещё убеждаться, или этого достаточно?
— Достаточно, — процедил Виктор, — проводи нас до выхода, а то среди этих штор чёрт ногу сломит.
— Это кулисы, — на автомате поправил его я.
— А эти артистки всегда целуются? — тихо спросил меня Ванька.
— Ну да, ты же сам видел, — так же тихо ответил ему я.
Некоторое время мы шли молча, пробираясь сквозь коридорчики — я решил. Что надо обойти сцену, чтобы не попасть на глаза Гудкову. Если Гришка начудил, то он явно не в духе.
В одной из боковых комнат сидело два парня-трубача, один — альт, второй — бас, но я их не знаю, и перед ними надрывался злой Зёзик:
— Я знаю, что вы все меня сейчас ненавидите! Теперь подумайте, как к вам должен относиться я?
Один из ребят, тот, что держал басовую трубу, что-то пробормотал и задудел какой-то разухабистый мотивчик на манер «ах шарабан мой…».
Зёзика аж перекорёжило, и он взревел раненым бизоном, перекрывая музыку:
— А теперь от себя попробуй дуть! У меня такое впечатление, что ты совсем не представляешь направление потока воздуха в трубе!
Трубач покраснел и опять принялся что-то там оправдываться. Второй сидел, вжав голову в плечи и старался не отсвечивать, чтобы Зёзик как можно дольше не обращал на него внимания.
Но тут взгляд Зёзика упал на меня, и он заметил нас с ребятами.
— Генка! Капустин! — радостно взвыл он, — вот тебя-то мне и надо! А ну давай-ка бери дуделку и будешь сейчас марш дудеть! А то мне Гудков дал этих шлимазлов, так они трубу воспринимают как клистерную трубку!
Он разразился целым потоком возмущённой брани. А я перевёл взгляд на однокашников:
— Дальше вы сами дорогу найдете? Или мне провести вас?
— Сами, — буркнул Виктор, чуть помявшись, он добавил, — слушай, Капустин, ты нас извини за недоверие, мы как увидели… вот и подумали… а кто ж знал…
— Да ничего, понимаю, — вежливо кивнул я, радуясь в душе, что на этот раз пронесло.
Смена ничего не сказала, только метнула в меня злой взгляд, фыркнула, крутнулась и вышла из комнаты, не прощаясь. Следом за ней вышел Виктор.
Ванька, чуть замявшись, подзадержался. Когда эти двое вышли, он, наклонившись ко мне, тихо спросил:
— Слышь, Капустыч, а как к вам сюда попасть, а?
— Зачем? — не понял я.
— Уж больно эти ваши артисточки хорошенькие. Особенно та, жопастенькая.
Ноябрьская ночь давно вступила в свои права. Я вымотался на репетиции, как ёжик. Поэтому свежий ночной воздух, наполненный свежими ароматами холодного дождя, который
