Изнутри поверхность стволов была покрыта толстым слоем нагара. Я не сомневался, что под ним обнаружатся чуть ли не сквозные раковины.
— Паша, это ружьё надо изымать, — сказал я. — Оно ремонту не подлежит.
— Куда изымать? — заволновался старик. — Это память о сыне, говорю же!
Женщина вошла в кухню, неся в руках кипу мокрого белья.
— А изымайте! — сказала она и с силой швырнула бельё на лавку, словно в отместку за свою неудавшуюся жизнь. — Хоть палить из него не будет. Я каждый раз боюсь, что его убьёт.
— Вы стреляете из него? — удивлённо спросил я.
— А как же! — кивнул старик. — Два раза в год. На День Победы и на сынов день рождения. Салют даю в знак памяти.
— Степан Владимирович, вы понимаете, что это ружьё в любой момент может разорвать? Ведь вас убьёт, или покалечит!
— А и убьёт, что с того? — возразил старик. — Я уже вдоволь пожил, пора и на тот свет!
— Прошу прощения, Степан Владимирович, — строго сказал Павел, — но ружьё я изымаю. Пользоваться оружием в таком состоянии запрещено. У вас есть чехол?
— Не отдам!
Старик с неожиданной силой вцепился в порыжевший ружейный ремень. Но через секунду пальцы его ослабели, разжались. Он плюхнулся на табуретку, по морщинистой щеке покатилась слеза.
Павел передал ружьё мне и сел за стол писать протокол. Быстро заполнил бланк и протянул его старику.
— Распишитесь, Степан Владимирович!
Старик сидел, не поднимая рук и глядя куда-то мимо нас.
Павел вздохнул.
— Подпиши, Андрей! И вы!
Он повернулся к женщине.
— Екатерина .Васильевна, — сказала женщина.
— И вы, Екатерина Васильевна, — кивнул Павел.
Мы расписались в протоколе.
Павел взял ружьё и пошёл на улицу.
— До свидания, — сказал я.
Ни старик, ни женщина не ответили.
Я вышел вслед за Павлом в сгущающиеся сумерки.
— Вот чёрт, а! — выругался участковый. — Ну, нельзя было иначе!
— Ты всё правильно сделал, Паша! — попытался успокоить я его. — Ружьё в таком состоянии опасно. Всё по закону.
— Да, по закону, — повторил Павел. — Ладно, идём, Андрюха!
Больше мы в этот вечер ни к кому не пошли.
Шагая к пожне, я вспоминал эту неприятную ситуацию и раздумывал, как помочь старику. Отец шагал за мной, с любопытством поглядывая по сторонам. За ним, отмахиваясь сорванной веткой от комаров, шёл Серёжка.
— О чём задумался, Андрюха? — весело спросил отец. — Где подходящую невесту найти?
— Да ну тебя, батя! — отмахнулся я.
— Ты вон у Серёжки спроси! Видели тут его на улице с красивой девчонкой!
Серёжка покраснел, как рак. Даже уши залились краской.
— Мы просто разговаривали!
— Понятное дело! — поддакнул отец. — С разговоров всё и начинается. Молодец, сын! Обскакал старшего брательника!
— Да ну тебя! — надулся Серёжка, точь-в-точь как я.
— Пришли, — примирительно сказал я.
Мы вышли на ближнюю к речке пожню. Выкошена она была старательно, с толком. Только по самым краям возле леса оставались островки высокой травы.
Отец оглядел фронт предстоящих работ.
— Ну, мне тут делать нечего. Андрюха! Бери мою косу, пройдись по краям. Серёжке дай грабли — пусть сено ворошит. А я солонцами займусь.
С этими словами он опустил рюкзак на землю и достал оттуда топор. Отыскал взглядом высокую осину недалеко от опушки леса и зашагал туда.
Вскоре послышался ровный сухой стук топора.
— Бери грабли, Серёга! — сказал я. — И переворачивай сено. Только в кучи не греби, растрясывай ровнее.
— А меня в июле в лагерь отправляют, — вздохнул Серёжка.
— Не хочешь? — спросил я.
— А что там делать? Линейки эти, зарядки!
Серёжка с отвращением фыркнул.
А я вспомнил, что в прошлой жизни тоже не любил пионерлагерь. Не любил настолько, что как-то сбежал за неделю до окончания смены без вещей и почти сутки добирался домой, пока родители и милиция стояли на ушах.
— И чего ты хочешь? — спросил я брата.
— Не знаю, — протянул он. — А у тебя тут можно пожить?
Внутри поднялась тёплая волна радости. Но я сдержал себя.
— Поговорим с родителями и решим. Хорошо?
— Хорошо! — обрадовался он.
— Ну, иди, работай! А то батя опять смеяться будет.
Серёжка подхватил грабли и принялся ворошить подсохшую сверху траву.
Стук топора прекратился. Осина дрогнула, затрещала и повалилась, сминая толстыми сучьями мелкий подлесок.
Снова послышался стук топора — отец вырубал в стволе осины корытца для каменной соли.
Я улыбнулся, взял косу и пошёл вдоль опушки, стараясь не задеть лезвием кусты и тонкие стволы.
Часа через три мы решили отдохнуть. Я развёл небольшой костёр и подвесил над огнём закопчённый котелок. Щедро всыпал в кипящую воду душистых листьев лесной малины и чёрной смородины, куст которой рос в углу пожни. Добавил немного заварки.
Мы по очереди прихлёбывали горячий чай прямо из котелка и жевали бутерброды с докторской колбасой.
— Батя, у тебя знакомого ружейного мастера нет? — спросил я.
— А тебе зачем? С ружьём что случилось?
— Да нет, — покачал я головой. — Человеку одному надо помочь.
— Я спрошу. Позвони ближе к выходным.
— Хорошо.
— Ну, показывай своё жильё!
Отец вслед за мной вошёл в кухню и с любопытством огляделся.
— Неплохо устроился! Женской руки не хватает. Так матери и скажу — пока никого наш старшенький не нашёл. Деньги, что на свадьбу отложены, можно на новый мотор потратить.
Каждое отцовское слово как будто падающая с высоты дождевая капля, протачивало преграду в моём мозгу и будило воспоминания.
Вот и сейчас я вспомнил, что в этот год отец, действительно, купил новый подвесной мотор к своей самодельной лодке. «Нептун-23» вместо тихоходного «Ветерка-8».
Вслед за мотором вспомнил и саму лодку — широкую, собранную из берёзового шпона и оклеенную стеклотканью на эпоксидной смоле.
Вспомнил, как лихо летела лодка вниз по течению, когда мы выезжали на рыбалку в Ладожское озеро. И как тяжело она шла обратно. Я сидел на носу, укутанный в одеяло. Отец на корме, у румпеля. Встречный ветер бил ему в лицо, отец щурился, и глаза становились узкими, словно у китайца.
— Хочешь попробовать? — словно издалека донёсся неожиданный вопрос.
