слюнями:
-- Тебя я узнал, ты с..... капитан Петров, контрреволюционер и, наверное, едешь на Дон.
Он еще не успел докончить своей матерной фразы, как маленький щупленький и невзрачный на вид человек, к кому относились эти похабные слова, внезапно выхватил револьвер и на месте уложил дегенерата-коменданта, а также и двух ближайших красногвардейцев. Как на тренировке в тире! После чего храбрый герой сам пал под обрушившимися на него ударами.
Чрезвычайно показательно, что другие арестованные застыли, как окаменелые, не использовав ни удобного момента для бегства, ни употребив для своей защиты оружие, которое, как оказалось, у них так же было. Они покорно встали у стены и были тут же расстреляны рядом со станционной водокачкой. Вот и все кончено, теперь осталось только панихида по месту жительства.
Я же и мои товарищи спаслись буквально чудом. Вернее это чудо мне пришлось же тут же организовать. Так как наступила резкая оттепель, то я поспешил воспользоваться одной из своих предварительных заготовок. Суровый караул опухших от хронического пьянства красноармейцев приблизился к нашему вагону. Перегар от них был такой, что подожги – не хуже Змей-Горынычей они все огнеметом могли бы трудиться. В колючих взглядах солдат не читалось ничего хорошего для меня. В этом я был с ними солидарен и так же считал всех этих людей ярчайшими представителями сексуальных меньшинств.
Я уже обильно оброс волосами как дикий человек и когда тупые красноармейцы заявили, что приступят к обыску, громогласно и нагло заявил им, что я, святой старец Иоанн из Святых мест ( Сибири или Израиля, кому как нравится). И если охальники вздумают делать у нас обыск, то я тут же прокляну их.
Гром и молния с небес, а так же вечная импотенция им тогда обеспечены. Подстегиваемый крайней опасностью, я горячо и самозабвенно врал. Нагло. Дерзко. И совершенно по-хамски. Риск? Да.
В подтверждение своих слов, я громко закашлял и смачно плюнул в ближайшую огромную лужу, незаметно бросив свой шарик из натрия в этом же направлении. Я уже упоминал, что натрий, мягкий, серебристый металл, если его бросить в воду, внезапно загорается со взрывом и горит ослепительным желтым пламенем, извергая снопы искр и облака белого дыма. Раздался страшный удар, полетели искры, и большое желтое пламя поднялось на поверхности воды. Вслед за этим действием разверзся ад -- вопли, молитвы, перевернутые вещи, упавшие от испуга люди, роняющие винтовки и один голос --кричал громче, чем все остальные, вместе взятые:
-- Спасайся, кто может, мужики! Этот человек плюнул огнем! Говорит, что он святой, но только сам Старый Дьявол, сам Старый Сатана умеет это делать!
И смех, и слезы. Так как мы еще долго стояли на этой злосчастной станции, то красноармейцы осмелели, и мне пришлось им немного рассказать им о Святых местах Израиля, и даже сделать несколько весьма метких прогнозов на будущее, нарабатывая свой авторитет.
Многие из этих солдат были вчерашние крестьяне или простые рабочие с простеньким таким религиозно-магическим мышлением, местами переходящим в рационально-мистическое. Тут старцы и прочие кудесники спокойно разъезжали по городам, с пафосным видом накручивая окружающим на уши спиральки Доширака. Толпами бродили. И народу они приходились «в струю», иначе бы и не наплодились в таком количестве.
Об обыске уже никто не вспоминал, и даже красный комиссар Дебальцево, больная дебилизмом скотина, боязливо пытался держаться от меня подальше. Понятно, что Бога нет, но мало ли чего! Правда, не знаю, имел бы мой спектакль такой успех, если бы не обескуражившая красных внезапная смерть коменданта, внушившая им суеверный ужас.
Невзирая на этот веселый эпизод, кровавое Дебальцево оставило после себя гнетущее впечатление. А я оставил там, на добрую память, парочку своих закладок, может быть сработают. В общем — пошалил на славу.
Арест нашего прапорщика, расстрел офицеров, картинки буйного и бесшабашного разгула на станции Волновахи и Дебальцево -- все это в конечном результате, не могло не отразиться на моем настроении и не заронить в душу сомнения в благополучном исходе нашего путешествия.
Былая бодрость и энергия сменились подавленностью и унынием. С каждым днем мы убеждались, что условия для переезда сильно осложнились. Многочисленные агенты советской власти, даром что психи, весьма зорко следили за всеми проезжавшими, тщательно осматривая пассажирские поезда. Мы только утешались тем, что проехали уже большую часть пути, находились сейчас почти на границе области Войска Донского, с въездом в которую надеялись кончатся наши мытарства и к лучшему изменятся условия дальнейшего переезда.
Но этим надеждам, к глубокому сожалению, не суждено было оправдаться. Судьба готовила нам новое огорчение: вскоре стало известно, что наш эшелон пойдет не на Лихую, а через Скупянск на Лиски, то есть вдоль границы Донской области.
Чем объяснялось такое решение, мы не знали, но полагали, что вероятно в районе Лихой идут тяжелые бои с казаками, и вследствие этого, большевики не решаются направить туда казачий эшелон. Нам снова казалось соблазнительной идея бросить эшелон и пешком пробраться в Донскую область.
Оценив, однако, обстановку, учтя здешнее настроение рабочих и шахтеров, тщательность проверки документов, подозрительность и придирчивость местных советских властей, чему мы были очевидцами, а также приняв во внимание, что район, по которому пришлось бы двигаться, да еще днем, кишит красногвардейцами и
