Александр Чернов - Одиссея Варяга

– Что за чертовщина у нас с пристрелкой? Когда мы ее накроем, в конце-то концов!? – бесился Руднев прильнув с биноклем к смотровой щели в рубке "Громобоя". До "Адзумы" на глаз было никак не более сорока пяти кабельтов, но артиллеристы его крейсера уже несколько минут не давали по плутонгам и на главный калибр дистанции для беглого огня на поражение. Ожидая данных с флагмана "Витязь" пока вообще молчал. Но, как не бесись, причина происходящего была очевидна: По "Адзуме" уже стреляли. Причем совершенно бессистемно. "Ослябя" и "Пересвет" минут пятнадцать посылали в своего противника снаряд за снарядом совершенно не мучаясь тем фактом, что подходящие сзади справа броненосные крейсера Руднева так же намеревались обрушить огонь именно на этот, медленно отстающий от своей линии броненосный крейсер.

Вокруг него периодически вставали фонтаны от падений шестидюймовых снарядов, в которых среди "ослябских" и "пересветовских" прятались точно такие же, от пристрелочных выстрелов броненосных крейсеров. Периодически в небо взлетал и фонтан раза в два с половиной повыше – это, развернутая почти до предела на правый борт, работала кормовая башня "Осляби". Из всей главной артиллерии броненосцев-крейсеров только одна ее десятидюймовка сейчас могла вести достаточно эффективный огонь. И эта единственная пушка действительно оказалась сейчас как нельзя кстати.

"Адзума", на этой стадии сражения уже пораженная раз семь шестидюймовками небогатовских кораблей, переносила их воздействие стоически. У броненосного крейсера не было заметно ни крена, ни дифферента. Несмотря на занявшийся вновь пожар, поднимавший клубы дыма вокруг кормового мостика и сбитую фор-стеньгу, японец исправно отплевывался в медленно приближающегося "Ослябю" своим средним калибром, а раз в минуту в направлении головного русского броненосца отправлялись два восьмидюймовых "подарка" из его кормовой башни. С учетом почти двухкратной разницы в площади силуэтов противников, ничего удивительного не было в том, что два таких снаряда в "Ослябю", к моменту открытия огня крейсерами Руднева, уже попали… Первый привел к молчанию средний шестидюймовый каземат правого борта, на месте которого теперь дымилось нечто бесформенное – сдетонировали несколько зарядов. Второй унес в море становой якорь правого борта, выдрав попутно кусок верхней палубы полубака. Следующее попадание в "Ослябю" Руднев уже смог лицезреть лично: огненный цветок расцвел на его борту прямо под мостиком, чуть впереди носового спаренного каземата. Было видно, как из облака бурого дыма кувыркаясь летели в море какие-то обломки…

– Есть! Получил! Получил таки, зараза! – раздались вокруг радостные возгласы. Что привело Петровича в состояние полного офигения…

– Вы что, озверели тут все!? Японской меткости радуетесь, что-ли? Совсем уж…

– Что, "озверели"? "Ослябя" только что японцу в заднюю башню зафитилил, Всеволод Федорович! Вон, смотрите, смотрите, дыму-то. Даст Бог, может рванет сейчас!

– Так… Посмотрим, куда он кому зафитилил… – смущенно пробормотал Руднев всматриваясь во вражеский корабль.

Сквозь клубы дыма поднимающиеся над японским кораблем, Руднев рассмотрел наконец, что случилось с его кормовой башней. Судя по всему, бронебойный десятидюймовый снаряд с "Осляби" пробив тонкую крышу, вынес ее заднюю стенку и в процессе этого выноса взорвался. В результате сейчас то, что осталось от башни дымилось как сковородка на которой забыли жарившуюся картошку. Причем забыли надолго. Левое орудие торчало в небо под углом градусов сорок-пятдесят, что говорило о том, что его станок был фатально разрушен. Ствол правой пушки безжизненно замер на отрицательном угле возвышения. С башней, очевидно, было покончено. Но, к сожалению для российской стороны, так ожидаемый взрыв погребов не произошел. Почему, и что спасло корабль, можно было бы узнать после боя у его моряков. Но им сначала необходимо было этот бой пережить. Вскоре стало ясно, что японцы затапливают погреб, броненосный крейсер заметно садился кормой, скорость его падала. Но когда Петрович уже прикидывал сколько он еще продержится под огнем его четырех кораблей, "Адзума" покидая строй резко покатилась вправо…

– В расчете! Молодец Бэр… Отставить думать о падали! По глазам вижу, добить хочется очень. Успеется еще. Там впереди Того с нашими то же самое проделать собирается, туда бежим, туда! Оставьте караулить пару дестроеров. Пусть не дают ему телеграфировать. Если до темноты не найдем и не добьем, пусть сами атакуют. А Миклухе передайте, минут десять может его еще пошпынять с кормы, потом сразу за нами.

– Всеволод Федорович, будем обходить наши броненосцы по неподбойному борту, или как? – обратился к Рудневу поднявшийся на мостик Хлодовский, – До них сейчас кабельтов семь, даже поменьше. Идут четырнадцать с небольшим узлов. Догоним через пятнадцать минут. Бэр запрашивает, принимаете ли Вы командование над его кораблями?

– Командование уже принял. Передайте от меня семафором благодарность экипажам обоих броненосцев. Пусть Бэр возьмет два румба влево, нам нужно "Россию" с "Рюриком" выручать, а не тыкаться японцам в середину колонны. Наши, конечно, на отходе будут к западу забирать. Да и от "Хацусе" ему пока лучше "подарков" не получать, у того обе башни в порядке… Мы для начала станем в кильватер "Пересвету". "Россию" с "Осляби" видно? Если да, то пусть идет прямо на нее. Запросите "Пересвет": что с Николаем Ивановичем? Серьезно ли ранен? И с обоих кораблей – повреждения, максимальную скорость, состояние артиллерии, запас снарядов.

– Всеволод Федорович! С марса открылась "Россия" и "Рюрик"… Плохо дело у них, похоже.

– Понял. Лезу! Не мешайте же ради Бога, хочу видеть все сам! Каждая минута дорога…

Карабкающийся на фор-марс по скоб-трапу контр-адмирал… Да еще с рупорм в руке… Точно зрелище не ординарное. И не для слабонервных. Но Петровичу просто необходимо было взглянуть на происходящее впереди, чтобы как можно быстрее составить впечатление и о состоянии наших избиваемых кораблей, и о скорости и курсе неприятеля, и… И черт его знает о чем, и что еще было необходимо, но на глазах обалдевших от неожиданности офицеров и матросов Руднев довольно быстро одолел двенадцатиметровый подъем и был втащен на маленькую огороженную площадку мускулистыми руками марсовых. С палубы неслось "Ура нашему адмиралу!", но Петровичу сейчас было не до личной славы. Сквозь цейсовскую оптику он до крови закусив губу всматривался вперед, туда где героический "дедушка "Рюрик" доживал свои последние минуты…

Спустя несколько минут после первого попадания с "Якумо", Трусов почувствовал, что характер обстрела его крейсера резко изменился. Быстро взглянув на "Россию", а затем пробежав подзорной трубой по вражеской линии идущей под корму русским крейсерам, он понял в чем причина. И, пожалуй первый раз за эту войну, всего лишь на краткий миг, им овладело ощущение полной фатальной безысходности. Его старый крейсер был обречен… Нет, теоретически все было ясно уже минут сорок назад. Но фактически… Хотя плющило даже не тем, что конец наступает вот именно сейчас, а тем, что их гибель окажется почти бессмысленна и принесет "России" всего лишь пяти – десятиминутную отсрочку приговора… Это ощущение легло на плечи какой-то неимоверной, нереальной и невыносимой тяжестью. Оно сковывало движения и лишало воли. И в этот момент коперанг вспомнил… Вспомнил не о присяге, долге, "животе за други своя", не о Матушке-России, не о любимой жене и своей дочке – крававице на выданье… Он вдруг услышал ту цитату из японского кодекса рыцарской чести "Буси До", прозвучавшую как-то из уст Руднева, и глубоко запавшую в душу. "Смерть легче пуха, долг тяжелее горы"… "Не наш они народ, черти узкоглазые. А ведь лучше и не скажешь. Точно тяжелее горы, если так надавило… Но она-то – она-то легче пуха!"