Она берётся двумя руками за голову. С губ срывается страдальческий стон.
— Господи, откуда взялся этот ужасный мир… куда ни плюнь, нет ничего хорошего…
О, да у неё сегодня просто-напросто день открытий.
— Бога нет, а в остальном я с вами в кои-то веки раз соглашусь. — Пересохший язык царапает нёбо, как наждачная бумага. — Наш мир не удался. А почему? Всякий раз, когда мечтаешь о планетарном господстве, надо прикинуть — Папуа-Новую Гвинею я тоже завоёвываю? И вон те малярийные болота в Конго? И Гаити, выкосившее войска Наполеона жёлтой лихорадкой? Всё равно что трёхлетний ребенок попытается проглотить арбуз. При разделе мира между двумя державами множество земель оказались бесхозны: в каждую деревню гарнизон не поставишь. Куда проще поддержать в той же Калифорнии нужный режим, — японцам необходим контроль над Голливудом, он важнее нефтяных скважин, без развлечений люди бунтуют. Фюреру тоже следовало ограничиться Европой и Руссландом до реки Волги. Лишние завоевания означают лишние проблемы.
Похоже, она потрясена моей речью — страдания как рукой сняло.
— Вы рассуждаете, как «лесной брат», — усмехается Ольга. — Это я на вас так действую?
— И не мечтайте, — спешу я поправить её. — Просто я — здравомыслящий патриот рейха. Попробую объяснить на сказках. Если дракон по недоразумению (?) проглотил толстую принцессу, которая размерами превосходит его желудок, — бедняге суждено терзаться в болях и страдать от изжоги. Но отступать поздно: во-первых, действенного лекарства нет, а во-вторых, попытка извергнуть из себя принцессу разорвёт живот дракона, и…
…Я замолкаю, запнувшись на полуслове. Один всемогущий, неужели ты услышал мои обещания жертвы?! Да, ошибки нет — В МАГАЗИНЕ НАПРОТИВ ПРИОТКРЫТА ЖЕЛЕЗНАЯ ДВЕРЬ! Я не жду приглашения — толкаю ручку, врываюсь внутрь, и… в лоб мне упирается ствол дробовика. Толстая женщина в бигуди смачно харкает под ноги:
— Freeze, motherfucker! What the hell you doing here?[47]
— Простите, уважаемая фрау! — Язык англосаксов для меня полная тарабарщина, и я перехожу на немецкий: — У вас на вывеске изображён пистолет. Я хочу купить оружие и чего-нибудь попить. Впрочем, можно сначала попить, а потом оружие… На ваш выбор.
— Арийцы? — спрашивает тётка с ужасным акцентом, не опуская винтовку.
— Давно, — охотно подтверждаю я.
— Предъяви аусвайс крови, — лениво требует она. — Или катись отсюда в Африку!
Я аккуратно, не торопясь, достаю из внутреннего кармана пиджака пластиковое удостоверение. Карточка с голограммой расового отдела подтверждает арийское происхождение, как моё, так и всех моих предков до седьмого колена. Группа крови, анализ ДНК; у обычных людей (не выпускников «Лебенсбона») прилагаются также фамилии отца и матери, бабушки и дедушки, их фотографии. Тётка пихает карту в разъём на кассе и, шевеля губами, с трудом читает данные. Сразу видно, когда в школе учили немецкий, она с девками глушила вискарь в подвале. Или курила, тут не запрещено.
Осклабившись, владелица бигуди опускает дробовик.
— Жрец Одина… у-у-у, я-то, дура, сразу за пушку. Баба с тобой тоже арийская? Ага. Просто разные люди попадаются, а расовые законы у нас крутые: продашь ствол неарийцу, прямиком в полицайревир загремишь. Какие у тебя деньги? Калифорнийские доллары, марло или иены? Новые модельки я за баксы не продаю, их здесь мало кто берёт.
— Иены, — небрежно бросаю я, и лицо тётки краснеет от радости.
— Великолепно, сэр! — Она нажимает кнопку, и заслонка за спиной уезжает вверх, открывая витрину с оружием. — Что пожелаете? «Штюрмгевер», фаустпатрон — или, может, МГ-42?
МГ-42 — модель пулемёта времён Великой Битвы. Лента на 250 патронов, палит полторы тысячи выстрелов в минуту… Весь квартал можно вынести. Нет, спасибо, такой мастодонт мне незачем. А вот «штюрмгевер» — неплохой вариант, да и в сумку влезает без вопросов. Сняв с витрины, торговка передаёт мне детище конструктора Хуго Шмайссера, я проверяю затвор. Пахнет порохом. Автомат «бэушный», а значит, пристрелянный.
— Пять тысяч иен, — бурчит тётка, словив мой взгляд. — Так и быть, тебе — за четыре.
Нет, такой вариант не пойдёт. В Калифорнии оружие продаётся свободно, рано или поздно мы найдём нужный магазин, — хозяйка пытается нагло наколоть приезжих арийцев. Вступаю в жёсткий торг. Шаг к порогу, и цена снижается до двух тысяч.
Я отсчитываю банкноты с портретом императора Акихито. Подумать только, ещё до Великой Битвы доллар считался ценной валютой, а сейчас это — фантики от конфет. В самой Калифорнии три города штампуют свои баксы, и курс у всех разный — скажем, доллар Сан-Франциско дороже доллара Лос-Анджелеса. Рейхсмарку торговцы берут, потому что есть закон, обязывающий магазины принимать валюту Третьей империи.
— И три… Нет, четыре бутылки кока-колы, — радуюсь я, упаковывая «штюрмгевер» в дорожную сумку (она включена в цену). — Холодной, чтоб аж голова заболела.
Тётка открывает дверцу ржавого апокалиптичного холодильника — там рядами, как солдаты, стоят бутылки. Собрав жирные пальцы в горсть, сгребает колу.
— Самая настоящая, не такое барахло, как у других, — гордо сообщает хозяйка магазина. — Видишь красное солнце на крышке? Сделана в Японии, на заводе в Нагасаки.
Да, это японцы отлично придумали: на правах победителей отобрали у владельцев фирмы торговую марку и переместили производство в Ниппон коку. Изъять из страны кока-колу — это все равно что вырезать у Америки сердце. Немудрено, что страна пришла в упадок. Залпом опустошаю бутылку — да, ничего не изменилось. Химия, она и есть химия.
— Many thanks, — говорю я тётке фразу, заученную со школы. — А позвонить от вас можно?
— Линии связи месяц не работают, — сумрачно отвечает она, почёсывая засаленную голову. — И электричество дают с перебоями. Холодильник на генераторе, телик выбросила.
Судя по запаху от халата, горячей воды тоже нет… эдак пару веков.
— Вы хотите так жить? — поворачиваясь к Ольге, я перехожу на руссландский. — Вот та самая прелесть демократии, воспетая прозападной ветвью шварцкопфов. Правда, две трети партизан — большевики. Было бы отлично переместить вас во времена Сталина. «Фёлькишер беобахтер» пишет, что «святой старец» готовил сациви из детей, проводил сеансы чёрной магии, делал куклы из человеческой кожи. Завидую. Сколько ещё откровений вас ждёт в этом мире! Шварцкопфы любят обожествлять свои фантазии.
Она угрюмо молчит. Мы выходим на улицу, вдыхаем горячий и сухой воздух.
— Куда теперь? — интересуется Ольга, делая вид, будто не слышала последних слов.
