Покинув стены Петропавловской крепости, я направил стопы домой, впрочем, чего говорить? Какой дом? Так, временное пристанище, где нет ни уюта, ни покоя. Одни условности.
Живём мы с Карлом в избе, отапливаемой по-чёрному, которую предусмотрительный и осторожный петербуржец Куракин специально поставил в собственном дворе для навязанных сверху постояльцев. Понятно, что строил с минимальными расходами. Есть крыша над головой, масло в лампе и дрова в поленице, ну и ладушки.
Соседи находились в лагере, ключ отдан домовладельцу, поэтому пришлось искать дворника и одновременно сторожа Тимофея, который мог отпереть дверь. От прислуги я узнал, что наш секьюрити опять под мухой и изволит пропадать невесть где. Поскольку я хорошо знал его излюбленные лежбища, обнаружить пьяницу удалось быстро. Вот поиски ключа заняли куда больше времени, но всё на свете имеет обыкновение заканчиваться. Ключ обнаружился, сторож с третьей попытки сумел попасть головкой в отверстие замка. Я вошёл на порог, принюхался.
– Чё, не ндравится? – усмехнулся в усы Тимофей.
Обычно в сенях стоял стойкий амбре, образованный смесью таких обыденных компонентов как запахи от просоленных огурцов, кадушки с квашенной капустой, редьки, пучков лука и чеснока, сушённых грибов и естественных отправлений (нужник в двух шагах), но сейчас это 'пиршество' для носа перебивалось благоуханием.
Я словно перенёсся в тропическую оранжерею. Сени были забиты цветами: букетами роз, фиалок, тюльпанов, вообще непонятных растений.
– Что за икебана такая? – ошалело спросил я, чувствуя себя по меньше мере Волочковой, заглянувшей в гримёрку после балета.
Сторожу это словечко понравилось. Он моментально уловил родство с одним из тех выражений, что традиционно считается исконно русскими, без которых встанет что эстонская, что молдавская стройка, хотя некоторые филологи утверждают, будто это нехорошие татаро-монголы научили наш народ так 'изысканно' выражаться.
– Дык она самая и есть, – поддакнул пьяница. И повторил, как услышал.
Из сбивчивых объяснений сторожа я понял, что цветы привозят с завидным постоянством: чуть ли не каждый день. Катавасия началась почти сразу после того, как мы отбыли в Польшу. Чтобы понять, откуда в сенях взялся этот гербарий, хватило одного взгляда. К корзиночкам с цветами прикреплялись подписанные карточки, все без исключения старательно выведены женской рукой (хоть я и не эксперт-графолог, но без труда пришёл к заключению, что почерк разный), щедро опрысканы дорогими духами и адресованы литератору Гусарову. О восторженных эпитетах и некоторых весьма недвусмысленных предложениях я, как джентльмен, умолчу. Смысл многих сводился примерно к следующему: 'Хочешь большой и чистой любви? Приходи сегодня вечером на сеновал'. Немного утрировано, но от истины недалеко. Видимо в вопросах раскрепощённости двадцать первый век недалеко ушёл от восемнадцатого, так что упрёки: 'О времена! О нравы!' можно отнести к любой эпохе.
Поскольку постояльцы шлялись невесть где, простодушный Тимофей с преспокойной совестью закидывал цветы в сени и запирал, таким образом, выполняя служебный долг. К моему возвращению в сенях скопилось столько растительности, что я мог без проблем месяц снабжать сеном небольшую ферму.
Поскольку цветы привозил один и тот же человек, я предположил, что это курьер из газеты, ведь только там знали мой адрес и могли доставить посылку по назначению. Сказать, что мне было неприятно нельзя, скорее наоборот. Всё-таки тщеславие опасная штука.
Поскольку я не знал, как разобраться с этим добром, то попросил у Тимофея помощи. За услуги ему было обещано небольшое денежное вознаграждение. Денег, как и водки, много не бывает, и сторож с энтузиазмом взялся за работу. Пока он сортировал цветы в зависимости от степени увядания (что-то на выброс, что-то можно подарить девушкам-горничным, что-то толкнуть на рынке), я разложил перед собой пасьянс из карточек.
Эх, будь на моём месте Карл, он бы оторвался как кот в марте! А я вдруг почувствовал себя страшным ханжой. Вроде вот оно счастье, само в руки просится, но… Нет, не могу. Неправильно как-то. Может для рок-звёзд или кумиров с большого экрана тащить поклонниц в свою постель нечто само собой разумеющееся, но у меня вдруг образовался какой-то пунктик. Вроде того, что мы в ответе за тех, кого приручаем. А здешние дамочки они ведь глянцем не избалованы, телевидением и кино не пресыщены. Радостей в жизни немного, вот и реагируют бурно на то, что кажется новым и непривычным. Это как мы в своё время: рыдали над злоключениями танцора диско Джимми и горько плакали над рабыней Изаурой. Прошло энное количество лет, и теперь, чтобы вышибить из нас слезу, надо утопить дюжину 'Титаников', битком набитых Леонардо Ди Каприо. Чем больше вокруг информации, тем черствее души.
Я переписал адреса прелестниц, решив при оказии обязательно черкнуть ответ. Дескать, польщён вашим вниманием и щедрым предложением, но чувствую себя недостойным и прочее, прочее, прочее… В конце концов у меня рука на эпистолярном жанре набита. Что-нибудь придумаю. Лишь бы не обиделись.
Закончили мы с Тимофеем одновременно. Я отобрал корзинку с цветами посвежей и посимпатичней и пошёл к Куракинской кухарке. Денег у меня нет, в избушке не то что продуктов, даже намёка на них не осталось, а есть хочется ужасно. С самого утра только и удалось, что выпить чая у Ушакова. Так что я был голодный и почти злой.
На барской кухне колдовала полная Дарья – повариха от Бога, из тех, кто из топора не только кашу сварит, но ещё и первое, второе и компот.
– Ой, Митрий Иванович пожаловали, – обрадовано сказала она, вытирая руки об передник.
Я привык к тому, что моё имя переиначили на русский лад. Дитрих стал Дмитрием, а отчество Иванович взялось неизвестно откуда. По-моему тут всех иностранцев традиционно называют Ивановичами.
– День добрый, хозяюшка. Это тебе, – я вручил корзину кухарке. – Не покормишь солдата?
– А как же иначе, Митрий Иванович?! Конечно, попотчую. Исхудали вы страшно, с лица спали ужасть. Я вам щец побольше налью, пожирнее, да мяска положу.
Я стал хлебать наваристые щи. В той жизни терпеть не мог, предпочитал борщ или любой другой суп, а здесь почему-то уплетаю за милую душу. Хотя, возможно, всё дело в кулинарных способностях Дарьи. У неё невкусной еды не бывает. Женщина с умилением смотрела, как стремительно пустеет миска.
– Кушайте, Митрий Иванович, кушайте. Я вам добавочки ещё плесну. Шти сегодня чудо как хороши. Барин недавно откушали и оченно довольны остались. И вам вижу ндравится.
