– Умер, сердешный, умер. Отлетела душа его в чертоги ангельские, – словоохотливо пояснила сестра, не прекращая своего малоаппетитного занятия. – А как же иначе? За Отечество пал раб Божий Герман, значит, сто грехов ему долой. Да и какие у вас, мальчиков, грехи еще… О-хо-хо… Вот вечером вернется батюшка наш госпитальный, отпоет бедняжечку… Да чего ж ты стоишь, касатик? На тебе лица нет! Ты присядь, присядь! А лучше – иди на воздух. Чего тебе тут на страсти этакие глядеть? Ночью еще, не ровен час, приснится… Приберут твоего друга, обмоют, тогда и приходи – простишься по-человечески… Эх, молодежь, молодежь… Вам еще в солдатики да мячики играть, а вас сюда, под басурманские пули посылают…
На негнущихся ногах Саша прошел по коридору и уже на лестнице столкнулся с запыхавшимся полковником Седых, так, видимо, спешившим сюда, что не успел снять сине-зеленого хирургического облачения, обильно покрытого спереди темными пятнами, о происхождении которых не хотелось даже задумываться.
– Прекратите, прекратите! – замахал на попытавшегося вяло отдать честь Александра медик. – Какие политесы, право… Да я и не в мундире… Извините, Саша, что я опоздал. Понимаете, срочно доставили тяжелого, и пришлось… Ассистенты там его сейчас штопают, а я прямо сюда…
– Он умер, Иннокентий Порфириевич, – выдавил из себя Бежецкий, чувствуя, что земля уходит у него из-под ног. – При мне умер…
– Я знаю, знаю, Саша.
– Попросил прощения и умер, – не слушая его, продолжал поручик. – Я даже не заметил, когда он умер. Стоял и ждал, что он скажет. А сестра…
– Знаете что, – решительно сказал полковник, – пойдемте ко мне в кабинет. Я вам там накапаю сердечного, успокоитесь… А потом на моем авто – домой, спать.
И под руку, словно тряпичную марионетку, утащил безвольного Александра на свой этаж, где, в роли «сердечного» его ждала объемистая мензурка, до половины наполненная чистейшим медицинским спиртом…
Часть вторая
Сорняк на камнях
Кто здесь не очернен грехами, объясни,
Какими занят он делами, объясни?
Я должен делать зло, Ты – злом воздать за это.
Какая разница меж нами, объясни?
Омар Хайям
он они где угнездились, ваше благородие! – донесся до Александра голос унтера Селейко сквозь рев винта, давно ставший чем-то вроде тиканья часов или песни сверчка, никак не мешающей сладкой дреме человека, привыкшего ценить каждую свободную минутку. – А ведь не сразу и различишь.
– Во-первых, – Бежецкий и не думал открывать глаз, – если бы обнаружить сии плантации было легко – нас с вами и не посылали бы. А во-вторых… Унтер-офицер Селейко, разве я перед вылетом не велел будить меня лишь в самом крайнем случае? Мы что, подверглись обстрелу с земли? Нас внизу встречают титулованные особы? Или параллельно нашей машине сейчас идет летающая тарелка?
– Виноват…
Саша живо представил себе безбровое, конопатое, цветом напоминающее если не свеклу, то редиску точно, лицо своего отделенного – простого деревенского парня, неизвестно за каким чертом подписавшегося на сверхсрочную службу, когда самое ему место – ковыряться на родной бахче где-нибудь на Херсонщине. Действительно, если уж выбрал ты военную карьеру по собственному желанию, то к чему без конца жаловаться на судьбу, будто солдатику-новобранцу, оторванному от мамкиной юбки?
Мысли о незадачливом подчиненном, не так давно сменившем верного Филиппыча, пестующего теперь какого-то нового «птенчика», прогнали остатки дремы, будто ее и не было. Поручик потянулся всем телом, до треска в камуфляже – было из-за чего трещать: молодой человек за прошедшие месяцы изрядно раздался в плечах и вообще – в теле. Но совсем не из-за жирка – невозможно было завязаться жирку при «собачьей работе», как называли свою службу патрульные.
«Надо будет все же наведаться на склад, выписать себе одежку на пару размеров побольше, – подумал Саша, окончательно стряхивая сон. – А то несолидно как-то – скоро буду ходить обтянутым, как балерун какой-нибудь. Как князь Гогелидзе! На плечах треснет или на спине – бог с ним, а если на другом каком месте? Сраму не оберешься…»
Поручик поймал себя на том, что голова у него забита совсем не предстоящим делом, а бытовыми мелочами, и улыбнулся: сказал бы ему кто-нибудь нечто подобное еще совсем недавно – поднял бы на смех, не поверил.
«А ну как пальнут с земли? – подначил он сам себя. – «Фоккер» наш – старый рыдван, и место ему на помойке. Мишень по всем статьям – идеальная…»
Но знал уже, что не пальнут. Пришла бы кому охота оберегать крошечные крестьянские наделы при помощи крупнокалиберных пулеметов, не говоря уже об, упаси господи, зенитных комплексах. Эти машинки стоят денег, причем таких, что и сотне крестьян – справных тамбовцев или курян, не чета местным голодранцам – не собрать и половины. Да и представить себе сотню землепашцев, объединяющихся ради чего-либо, пожалуй, трудновато. Десяток-другой – и то вряд ли… Как там пел Васенька Андрюхин, местный записной мечтатель, проштудировавший от корки до корки труды Сен-Симона, Маркса и Плеханова, – колхозы… Коллективные, значит, хозяйства. Ну и фантазеры эти социалисты…
– Садимся, – проорал Бежецкий в микрофон, щелкнув клавишей переговоров с кабиной. – Вон на тот пятачок!
– Так делянка-то – с гулькин х… – недовольно ответил пилот – прапорщик Ланкис. – Мараться из-за нее…
– Ловим не на вес, а на счет, прапорщик. Выполняйте приказ.
– Слушаюсь…
Набивший оскомину горный пейзаж в никогда не закрывающемся проеме люка накренился и пошел вверх.
«Может, действительно не стоило? – подумал про себя Саша, но тут же одернул себя: – А договоренность?»
Действительно, все офицеры патрулей, помотавшись пару недель по окрестностям Кабула, вместо того чтобы исполнять действительно нужное дело, договорились в «клубе» о некой системе противодействия. Идиотские приказы, решили они сообща, будем парировать таким же идиотизмом. Только доведенным до абсурда. И сегодняшние четыре пятачка для этой программы подходили как нельзя лучше. Ну а пятый – как будто специально придумали.
Вертолет, поднимая струей воздуха клубы пыли с бесплодного склона, завис в двух метрах над площадкой, а потом, качнувшись, как барышня, с опаской заходящая в речную воду, опустился вниз. Прапорщика Ланкиса недаром прозвали в «сеттлменте» «ювелиром», да и латаные-перелатаные шасси давно пережившего свой век винтокрылого уродца легко могли не выдержать иной, более решительной посадки, а за поломку виновному пришлось бы платить из своего кармана… А вот этого уроженец Западных губерний, отсылавший все жалованье до копейки своей многочисленной семье где-то под Пружанами, позволить себе не мог…
Александр легко соскочил на хрустнувший под подошвами ботинок гравий и, не оборачиваясь на вертолет, из которого сыпались под нервное «Пошел, пошел…» Селейко остальные, направился к убогим хижинам, таким же серовато-бурым, как и окружающий камень. Аборигены уже толпились поодаль, застыв, будто вставшие на задние лапы суслики, и настороженно глядя на пришельцев. Рука сама собой передвинула кобуру с «береттой» поудобнее.
– Ки сар? – как мог внушительнее (увы, до хрипатого баса ломкому тенорку юноши еще было далеко, особенно на чужом языке) спросил поручик, останавливаясь за десять шагов от молчаливой кучки сельчан. – Бья инджа![29]
– Ман, раис[30]… – суетливо выступил вперед седобородый старик и тут же затараторил, поочередно показывая обеими руками на толпящихся за его спиной людей, на землю, на небо… Так далеко лингвистические познания офицера не простирались.
– Да что с ним разговаривать, вашбродь, – раздолбай Федюнин, не боявшийся ни Бога, ни черта, ни, тем более, воинских начальников – ни Бежецкого, ни тем более Селейко, – подошел, лениво помахивая свежесломанной веткой. – Вон она, родимая, налицо. Палить, и дело с концом. А эти пусть будут рады, что русские их накрыли, а не местные. Те б не только спалили, а еще и самих огородников перевешали. Или на колья пересажали – с этим тут просто.
– Разговорчики! – не очень решительно буркнул унтер, поглядывая на офицера. – Что себе позволяешь, Федюнин! На гауптвахту захотел?
– Да хоть бы и туда! – солдат ощерил в ухмылке стальные зубы и метко чвыркнул тугой цевкой слюны, желтой от табака, прямо под ноги унтеру. – Все при деле, а не как здесь, – мотаемся, будто это самое в проруби.
Бежецкий вздохнул: Федюнин, конечно, был сокровище еще то – бывший «фартовый», правда, по его же словам, завязавший, шалопай, каких поискать, но солдат от Бога. Храбрый, умелый, предприимчивый, неглупый… Сколько раз за храбрость представлялся и к наградам, и к повышению, но… Так и не поднялся выше рядового, а кресты, как он любил шутить, предпочитал деревянные.
