Умолкнув, он сделал путешественникам знак уходить. Но сразу к гробнице они не пошли, потому что стояла ужасная жара, и выбрались туда лишь на следующий день.
Гробница представляла собой огороженное высокой каменной стеной кладбище с каменным домиком привратника снаружи. Входить туда разрешалось только босиком; Коленька и Гумилев сняли обувь и запрыгали по острым камням, больно коловшим ступни. Осмотрели гробницы, осмотрели пруд, вырытый Шейхом Гуссейном, вода в которой была якобы целебной.
Но более всего Гумилева заинтересовала пещера с очень узким проходом между камней, через который следовало пролезть. Сделать это мог только безгрешный человек. Если же кто-то застревал в дыре, то никто не смел протянуть ему руку и помочь, нельзя было кормить или поить такого человека, потому он умирал в страшных мучениях.
Эти жестокие правила весьма красноречиво подтверждали валявшиеся вокруг дыры человеческие кости и черепа.
— Небось специально набросали, для страху, — сказал Гумилев и принялся снимать верхнюю одежду.
— Дядя Коля, ты куда?! — взволновался Коленька. — Может, не нужно? Ну ее к бесам, эту легенду…
— Думаешь, застряну?! — Гумилев остановился.
— Нет, конечно… Но…
— Если застряну — значит, такая у меня судьба. Воды мне не неси, и никак вообще не помогай, а то тебя, чего доброго, накажут. У них тут с этим строго.
— Сами же сказали — «набросали для страху».
— А если не набросали?!
Гумилев подмигнул племяннику и, оставшись в нательной рубахе, полез вниз. Уже протискиваясь между прохладными, пахнущими могилой камнями, он вспомнил, что металлический скорпион остался в нагрудном кармане. Гумилев даже замер, подумывая, не вернуться ли, но потом покачал головой и ужом ввинтился в расселину.
В какой-то страшный момент ему показалось, что он застрял. Острые грани камней давили на грудь и позвоночник, дернувшись взад-вперед, Гумилев не продвинулся ни на вершок.
— Нужно успокоиться, — прошептал он.
Конечно, Коленька тут же полезет к нему, тащить. Конечно, легенда есть легенда, и вряд ли все действительно настолько ужасно. Но после встречи с пыльным демоном, смеющимся в ночи, Гумилев еще более внимательно стал относиться к поверьям и суевериям, какими бы странными они ни казались.
Выдохнув, он с новыми силами пополз вперед и через несколько мгновений очутился на свободе. Коленька, казалось, готов был закричать «ура!», и только святость места удерживала его от этого.
Гумилев поднялся наверх, отряхнулся и принялся одеваться. Немногочисленные паломники смотрели на него с огромным интересом, потому что вряд ли европейцы до него пытались доказать свою безгрешность таким вот необычным образом. Один, в длинных белых одеждах, подошел совсем близко и сказал по-французски:
— Я в вас никогда не сомневался, господин Гумилев.
— Господин Мубарак, это вы?! — удивился поэт, застегивая пуговицы рубашки. Он провел рукой по нагрудному карману и ощутил знакомое покалывание — скорпион был на месте. Не ускользнул этот жест и от старика, спросившего:
— Помог ли вам мой подарок?
— Как видите, сейчас я прекрасно обошелся без него. Но однажды он спас меня и моего товарища. Совсем недавно, не так уж далеко отсюда.
— Вы смелый, но безрассудный человек, — покачал головой Мубарак. — Все, что я знал ранее о русских, полностью в вас раскрывается… Вот и сейчас — зачем вы решили испытать себя? А если бы застряли?
— И что, никто не помог бы мне?
— Ни один человек, уверяю.
— Никто не принес бы воды и пищи?
— А зачем это делать, если вы все равно умрете? Никто не захочет продлять муки грешника.
Мубарак дружески взял Гумилева за локоть и отвел чуть в сторону, чтобы Коленька их не слышал. Впрочем, тот как раз увидел очередного жука для своей коллекции и наблюдал сейчас, как тот сидит на камне и греется в лучах солнца.
— Знаете, эта встреча явно не случайна, — сказал старик. — Возможно, мой подарок и в самом деле принесет вам только неприятности.
— Отчего же? Пока он мне лишь помогал. Но, если угодно, я могу его вернуть.
Говоря это, Гумилев вовсе не был уверен, что сможет отдать скорпиона.
— Подарки не возвращают… Я просто хотел бы предостеречь вас от лишних опасностей. Верьте в себя, не в скорпиона.
— Но я и не верю в скорпиона, — возразил Гумилев.
— До определенного времени — не верите. Но наступит час, когда вам потребуется осознать это для себя. Мы часто становимся рабами вещей, сами того не замечая. А рабом вещи быть куда опаснее, нежели рабом человека…
Гумилев оглянулся: Коленька все еще рассматривал смирно сидящего жука, который явно не тяготился таким вниманием к своей особе. Поодаль топтались соглядатаи Аба Муда — видать, приглядывали, чтобы Коленька этого священного жука не схватил и не положил преступно в карман.
— Кто вы, господин Мубарак? — неожиданно спросил Гумилев. — Я ведь вижу: вы не простой торговец. Постоянство, с которым вы попадаетесь на моем пути, тоже нельзя назвать случайным. Я уже подумываю, не было ли и ограбление в Джибути инсценировкой.
Старик расхохотался. Он смеялся долго, утирая слезы рукавом своих ниспадающих до земли одеяний, а потом сказал:
— Нет, поверьте мне, ограбление было самым настоящим. Но я рад, что встретил тогда вас, хотя, разумеется, справился бы с этими разбойниками без посторонней помощи. Видимо, нас свело вместе провидение. Вы не находите?
— А что такое провидение, господин Мубарак? Промысел Божий, предопределяющий управление миром, вселенной, людьми, всей природой? Рок, судьба?
— Мудрость и знание творца — Бог он или Аллах — так велики, что он знает даже количество волос на наших головах. Его провидение нисходит до мельчайших пылинок летнего ветра. Он исчисляет пляшущую под солнцем мошкару и плавающих в море рыб. В то время как под его контролем находятся великие светила небес, он не гнушается воззреть на текущую из глаза слезу. Так что для него свести в нужном времени и месте двух жалких смертных?
— Я готов принять и такое объяснение. Но наша сегодняшняя встреча — она ведь неспроста? И вы не просто хотели предупредить меня о некоем проклятии, довлеющем над фигуркой скорпиона?
— Ну какое проклятие, что вы, — поморщился Мубарак. — Ни о каком проклятии я не говорю, я просто предостерегаю вас и прошу быть осторожнее. Вы мне симпатичны, вы на многое способны, а если учесть, что в вашей стране вскорости произойдут многие события, которым суждено перевернуть ход всей мировой истории…
Гумилев внимательно посмотрел на старика. Тот выдержал его взгляд и улыбнулся:
— «Кто вы, господин Мубарак?!» — снова хотите вы спросить? Я человек, я не дьявол и не ангел. Просто мне ведомо несколько больше, чем вам. Каждому человеку ведомо в чем-то больше, чем другому, а в чем-то — меньше. Такова жизнь. И я хочу, чтобы вы сберегли себя и уцелели в тех жерновах, что она всем нам готовит.
— Вы снова говорите загадками…
— Я сказал все, что хотел. То, что нужно, вы поняли или скоро поймете. Прощайте, господин Гумилев, — сказал Мубарак, прижав руку к сердцу и поклонившись. — Что-то мне подсказывает, что более мы не встретимся.
Повернувшись, он пошел по склону вверх, подметая длинными полами землю. Гумилев вернулся к Коленьке, все еще поглощенному созерцанием жука, и сказал:
— Странный старик, ты не находишь?
— Какой старик? — в недоумении спросил Коленька. — Я не видел никакого старика.
— Как же?! Он отвел меня в сторонку, мы беседовали, пока ты изучал насекомое.
— Вы стояли там один, дядя Коля. Стояли и что-то тихонько говорили, я подумал, может, стихотворение сочиняете, не стал мешать… Дядя Коля, может быть, нам все же поискать врача?!
Коленька был встревожен.
— Нет, не нужно. Все в порядке, Коленька. Все в полном порядке, — сказал Гумилев.
* * *
11 августа измученная экспедиция дошла в долину Дера, а 20 сентября вернулась домой.
Еще перед отъездом Гумилев сообщал жене из Одессы: «Целуй от меня Львеца (забавно, я первый раз пишу его имя) и учи его говорить «папа». Пиши мне до 1 июня в Дире-Дауа (Dire-Daoua, Abyssinie, Afrique), до 15 июня в Джибути, до 15 июля в Порт-Саид, потом в Одессу».
Но за полгода Анна Ахматова не написала мужу в Африку ни одного письма.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Вместо эпилога
Если дела европейских наций будут с 1912 по 1950 год идти так же, как они шли с 1900 по 1912, Россия к середине текущего века будет господствовать над Европой как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении.
Эдмон Тэри, редактор Economist Europeen, 1913 год
Возле вокзала прямо на тротуаре сидел нищий. Протянув длинные ноги в опорках, он гнусаво, но с большим чувством пел грустную песню:
