— Петр Первый прорубил окно в Европу, а теперь благодаря нашим дорогим правителям оно заколочено снова!
— И что?! — внезапно возмутилась Анна. — Заколочено. Допустим, что весь этот бред со школьными программами и то, что происходит с исторической наукой — очень плохо. Да, согласна. Но ведь это ненадолго! Долго это просто не продержится, невозможно! А «общечеловеческие ценности», «свобода», «демократия» и прочее «правовое государство» — неужели мы без них не обойдемся? Если бы вы тогда, в день выборов, увидели, услышали, то, что довелось мне! Все это никому не нужно! Понимаете? Народ живет такими же законами, как триста лет назад! Зачем нам демократия?
— А зачем нам диктатура? — отвечал Андрей вопросом на вопрос.
— Не диктатура, а ответственная власть, которая пришла через старинные, вызывающие уважение институты, а не через технологии, не через удачную рекламу, не через голоса людей, за жизнь не прочитавших ни единой книги, кроме букваря.
— Заставьте их прочитать какую-нибудь книгу!
— Да что вы говорите! Сами попытайтесь!
— Я уже пытался. Бесполезно.
— Ну и что теперь?
— Ваш вопрос не по адресу.
— Представьте, я, пока ходила по квартирам, столько насмотрелась! Пьют, необразованные, ничем не интересуются. Они хотят как проще! Проще — это царь. И чтоб не думать. Что же вы молчите?
— Ваши уши!
— Что? Какие уши?
— Поросячьи, — Андрей рассмеялся.
Блюдо с чем-то непонятным, принесенное официантом, немного охладило их дискуссию. Вообще-то аспирант поймал себя на мысли, что горячая дискуссия с девчонкой — как еще назвать эту смешную спорщицу о политике? — была ему по душе. Конечно, Анна многого не понимает. Но бойкая. С ней весело бороться. С ней не скучно. Ну, а что касается режимов… Как и многие другие интеллектуалы, Филиппенко четко понимал, что был бы недоволен всякой властью, как бы та ни называлась. Разница, пожалуй, состояла только в том, что кое-чем он был бы недоволен много больше, чем другим.
Андрей отведал чьи-то там ростки и без радости поддался уговорам съесть ложку мелко нарезанных ушей. Оба блюда были гадкими, но Анна уплетала их с необъяснимым, с его точки зрения, удовольствием. Беседа постепенно перешла на тему кулинарии.
Собеседники пришли к выводу, что по кухне можно судить о судьбах наций: поедание всяких гадостей: лягушек, слизняков, термитов, субпродуктов от свинины — показатель, что народ когда-то находился под тяжким гнетом.
— Очевидно, что французские санюклоты начали поедать улиток от голода! — разглагольствовала девушка. — Бурбоновский абсолютизм не мог обеспечить их должным количеством хлеба! А то, что в русской кухне нет ни тараканов, ни мышей, явно говорит, что наш народ всегда был счастлив и накормлен!
— Выходит, что Романовы были неплохими царями! — улыбнулся, соглашаясь, Филиппенко.
И тотчас же встретил настороженный взгляд официанта. М-да, похоже, он высказал слишком крамольную для сегодняшнего дня мысль! Хорошо, что в кафе не было других посетителей. А то, не дай бог, кто-нибудь мог бы донести о том, что подозрительный человек в подозрительных очках подозрительно хвалит в общественном месте подосланную англичанами династию!
Потом Анна спрашивала об аспирантуре, а Андрей рассказывал ей всяческие ужасы. Вскоре Филиппенко понесло, и он начал пересказывать свою диссертацию. Девчонка как будто что-то понимала, но не так, чтобы очень, глупо хихикая и ехидно замечая, что-де «эпистемология» — хорошее название для рок-группы, а «парадигма» — остроумный ник для интернета.
После чая разговор вернулся к злополучному письму от Прошки к Софье.
— Мне кажется, — сказала вдруг девушка, — что нам нужно что-то делать. Хватит молча наблюдать за тем, как рушатся наука и культура.
— Ну и что вы предлагаете? — спросил Андрей насмешливо. Он был уверен, что у Анны нет и быть не может плана, тем более такого, чтобы сработал.
Но план был. Да такой, что аспирант тотчас забыл про все свои проблемы и пообещал завтра же рассказать о нем руководителю — единственному более-менее активному «петровцу», оставшемуся в университете.
На другой день Филиппенко восседал в кресле в доме своего руководителя и пил чай с пирогами, приготовленными профессоршей. За годы совместной работы с Иваном Евгеньевичем Андрей перепробовал все блюда из рецептурного арсенала его супруги, знал все закутки его квартиры и, конечно же, прочел все книги из его библиотеки. Ну, почти все. Абсолютно все мог осилить только сам профессор.
Иван Евгеньевич был совершенством. Прекрасный, мудрый, добрый, аристократичный — Филиппенко никогда не сомневался: все хвалебные слова, что есть на свете, подойдут его руководителю. С первого курса Андрею решительно нравилось все, что исходило от его шестидесятилетнего профессора: почти не облысевшего, почти не располневшего за годы и всегда умеющего сделать так, как правильно. Бывало, что в студенческое время Филиппенко с «братьями по вере» с упоением обсуждали, что Иван Евгеньевич сказал о том-то и о том-то, как отлично он одет, как прямо, но корректно говорит ребятам об ошибках, как умеет быть приятным собеседнику, не злоупотребляя вежливыми фразами, как он остроумен и бескорыстен. Да Андрею и сейчас хотелось говорить с друзьями о своем начальнике не меньше, чем о девушках, рок-группах и общественных событиях!
Знакомство их состоялось восемь лет назад, когда Андрей учился на первом курсе. В поисках темы для курсовой Андрей зашел на кафедру истории России. В списке предлагаемых заголовков юный первокурсник с любопытством натолкнулся на один, совсем уж непонятный и заумный. «Что бы это значило?» — спросил он вслух у всех, но в то же время ни у кого. «А ты эту тему возьми, — посоветовал дядька, сидевший напротив. — Вот так и узнаешь». Андрею подобный ответ не понравился. Что за насмешки?! «А что, и возьму! — отвечал он задиристо. — Это, наверно, не так уж и трудно. Вы, может, подскажете, где мне найти человека по имени И. Е. Крапивин? Тут указано, что это его тема». В углу, за компьютером, громко захихикала секретарша. «Я перед вами, — сказал собеседник Андрея. — Начнем консультацию?»
На первой консультации Андрею «прописали» прочитать статью Сергея Николаевича, бывшего учителем Крапивина. Статья была о Павле Алексеиче, который ввел Сергея Николаича в науку. В ней любовно говорилось, как родной и ненаглядный руководитель был прекрасен в каждом проявлении своей жизни, а особенно в почтении к наставнику — Савелию Лукичу. И автор сочинения, и его герои уже умерли, но юный Филиппенко почему-то начал проникаться к ним особенной симпатией. Возможно, что-нибудь подобное испытывал старинный шевалье, смотревший в родном замке на портреты и гербы великих предков. А ученые прапрадеды порою даже снились Филиппенко и в этих странных снах помогали ему и даже как-то нашептали несколько советов по структуре курсовой.
Потом, в аспирантуре, до Андрея неожиданно дошло, что его кафедра — не просто группа лиц, собравшихся под крышей в силу интереса к одной сфере, а представляет собой подобие фамилии, рода, клана, где любой является любому родичем по линии науки: сыном, отцом, братом или пятиюродным племянником.
— Иван Евгеньевич! Я должен рассказать вам кое-что! — сказал Андрей, раздеваясь в прихожей.
— Что ж, — ответил тот, — я тоже. Чур, ты первый! Ну, входи, садись.
Андрей уселся:
— Состоится ли конференция, которую запланировали на март? «Проблемы метода…» Ну, как там называется?
— Какая конференция сейчас! — вздохнул начальник. — Факультет того гляди загнется. Видел, нет, какие материалы поступили? Это просто ужас! Девять из десяти — полнейшая бредятина, совсем в стиле твоего однофамильца. Масоны, тамплиеры, заговор сионских мудрецов… «Китай» — от слова «кит», боснийцы — это византийцы, Петров Первых было семеро — шпионы разных стран. Тьфу! Словом, не трави мне душу. Ты почему спросил?
— Да вот, Иван Евгеньевич, мне пришла в голову следующая идея. Может, нам продлить срок подачи заявок? Вновь разослать приглашения? И всем объявить, что мол, будет такой выдающийся съезд лжеисториков. В смысле, новых историков?
— Это зачем это?
— Ну, представьте, что будет, когда эти все сумасшедшие сойдутся вместе и будут нести ерунду! Позовем телевидение! А? Понимаете?
— Кажется, да! — Иван Евгеньевич расплылся в улыбке. — Слушай-ка, а план-то неплохой! Глядишь, нам под него и грант дадут, при нынешних порядках-то! Вот развернемся! Да, чувствую, запомнится надолго.
— И подвоха, главное, не видно!
— Да-да, мы ничем не рискуем! Ох, Андрей, это мысль! Я, пожалуй, займусь этим прямо сегодня!
— А о чем вы мне хотели сообщить? — напомнил аспирант.
Начальник погрустнел.
— Такое дело… Похоже, нет у тебя больше оппонентов. Первый сообщил, что не приедет, потому что очень занят, а второй уволен и лишен научной степени.
