ответить – Петров вдруг ловко пнул носком давно нечищеного ботинка булыжник. Булыжник угодил в переполненную урну, урна с грохотом перевернулась, мусор веером рассыпался по тротуару.
– Зачем вы девочки красивых любите…? – отчаянно фальшивя, запел Петров, с независимым видом удаляясь по улице…
В разговоре с Петровым я не сказала, что перед тем, как вернуться на работу, сперва-таки решила заскочить в парикмахерскую (после работы нужно же было бежать в профилакторий на очередную лекцию).
В переполненной клиентами душной парикмахерской густо пахло смесью тухлых яиц и одеколона "Саша". Через открытые настежь двери женского зала виднелись ряды яйцеголовых фенов, накрытые застиранными сероватыми простынями, испещренными разноцветными разводами и пятнами. Под эти простыни периодически ныряли очередные жертвы красоты.
Вздохнув, я повернула в длинный мрачный коридор, который освещался лишь с одной стороны – сквозь два мутно-белых стеклянных плафона свет пробивался едва-едва. В женском зале очередь была громадной, но привычные к этому женщины спокойно занимались своими делами – болтали, сплетничали, читали книжки и журналы, вязали. Одна дама принесла затертый журнал "Бурда" и все наперебой увлеченно рассматривали картинки, ахая и охая в нужных местах. Периодически кто-нибудь из них проходил в зал вместо очередной свежеподстриженной и причесанной дамы, которая гордо несла пергидрольные кудри или башню завитушек в большой мир.
Я заняла очередь, уселась подальше от всех и стала планировать свою дальнейшую стратегию в этом мире.
Итак, здесь я уже прожила чуть больше недели. Из плюсов у меня отдельный кабинет на работе (некомфортный, зато я там одна), более-менее знакомая по прошлой жизни работа и главное – поддержка Ивана Аркадьевича.
Из минусов – возненавидевшая Лидочку Щука, крошечный оклад, невыносимо скучная работа и отсутствие каких-либо внятных перспектив. А еще в лидочкиной квартире живет посторонний человек, и кто-то из близких знакомых исподтишка гадит.
Мда-с, баланс вырисовывается с явным перекосом "в минус".
Дальше я задумалась о грядущем: хочу спокойно жить в квартире на Ворошилова, обеспечить себе максимально комфортную жизнь, обновить гардероб, привести Лидочкину тушку в адекватный внешний вид. А еще очень хочется проснуться в нашем номере с видом на море в объятиях Жорки. Но это уже так, из области мифологии.
Сердце на миг ёкнуло тихой щекочущей болью.
Я тяжко вздохнула.
Как ни странно, но очередь двигалась достаточно скоро: ушлые парикмахерши организовали целый людской конвейер – пока одна клиентка в бигудях сидит под пышущим жаром феном, голову второй густо намазывают тухлопахнущей дрянью на тонкие алюминиевые "косточки", которые она держит в коробке на коленях и передает, предварительно намотав бумажку.
Моя очередь, наконец, подошла, и я попала в руки широкоплечей, лет пятидесяти женщины, с густо накрашенным алым ртом. Глаза у нее были разноцветные, но голубые тени с блестками не давали рассмотреть точно. Длиннорукая, одетая в несвежий халат с желтоватыми разводами от неотстиранных красок для волос, она жестом фокусника подтолкнула меня к креслу и вокруг шеи моментально обвилось покрывало.
– Ноги! – суровый окрик уборщицы в темно-синем халате заставил меня буквально подскочить на вертлявом кресле. Недовольно стуча и шваркая шваброй, она кое-как вымела из-под кресла целую гриву спутанных волос предыдущей клиентки.
Сервис, однако.
– Что будем делать? – равнодушно задала вопрос парикмахерша, без спросу стянув с меня берет и ероша пальцами-сосисками пергидрольные лидочкины кудряшки. – Химия, покраска, понятно. Стричься как будем?
– Мне только стрижку, – заявила я.
– Так отросло же все, – удивилась тетка и достала расческу. – Тут надо однозначно красить. А то плохо смотрится.
– Не надо, – торопливо ответила я. – Подстригите меня, пожалуйста, на длину отросших волос.
– И что это за ерунда получится? – удивилась она. – Никогда так не стриглись.
– Будешь как тифозная, – густо хохотнула ее коллега от соседнего кресла, крашенная с "начесом" парикмахерша с одутловатым лицом, которая как раз намазывала шевелюру какой-то тощей девицы с выпирающими ключицами.
– Давай, я "легкую" химию сделаю? – великодушно предложила "моя" парикмахерша, запустив гребень в многострадальную лидочкину шевелюру. – Будет красивый объем. А подстричь каскад можно или даже гарсон. Хотя нет, гарсон на твою густоту не сядет.
– Не надо, – уперлась я, – состригите мне все, до отросших волос.
– Так ты же лысая будешь! – громко возмутилась тетка. – Где это такое видано! А потом люди начнут говорить, что Люба криворукая.
Народ, услышав шум, с любопытством подтянулся поближе к нам.
– Еще раз повторяю, – терпеливо пыталась объяснить я, – мне нужно…
– Да мало ли, что кому нужно! – рявкнула Люба. – Я тебе русским языком сказала – такое уродство стричь не буду! У нас, между прочим, репутация!
– Вы не имеете права, – окончательно потеряла терпение я. – Или стригите, как я хочу, или несите жалобную книгу!
– Ага! Разбежалась! – злобно ощерилась та и сдернула покрывало, – Иди, давай, отсюда, жалобщица, не задерживай очередь.
Я растерянно оглянулась, но на лицах женщин не нашла ни понимания, ни поддержки. Одни откровенно злорадствовали, другие возмущались, причем мной.
Поняв, что толку не будет, я встала с кресла и вышла в коридор, натянув берет обратно. Выйдя в вестибюль, который соединял правое (мужское) и левое (женское) крыло, я замешкалась, не зная, что делать дальше. Обычная короткая стрижка, которую носят многие женщины в мое время, здесь была воспринята как оскорбление великого искусства парикмахерства.
Дичь какая-то!
В общем, расстроилась я капитально. Придется теперь ждать, когда волосья отрастут на приемлемую длину, а до тех пор, видимо, буду париться в берете или носить косыночку, что ничем не лучше.
И чего эта грымза не захотела стричь – не пойму. Я вспомнила, как в фильме "Иван Васильевич меняет профессию", в самом конце, жена управдома стянула парик и у нее оказалась ультракороткая стрижка. Вот такую и мне сейчас и надо, раз волосы Лидочка так пережгла.
Вот ее же так постригли. А меня почему не хотят? Поудивлявшись таким зигзагам удачи, я решительно шагнула в мужское отделение.
Ну, а что, а вдруг не выгонят.
Не выгнали.
Не знаю, то ли моя мера неприятностей на сегодня закончилась, то ли звезды, наконец, сошлись куда надо, но в мужском зале был только ученик парикмахера, долговязый паренек в
