на колени и выронив охапку цветов, разрыдался, бессвязно каясь в своей вине.
На службе Михаилу предоставили отпуск, и он целую неделю провел с родителями и братом — Иринка, ожидавшая со дня на день рождения ребенка, приехать не решилась. Пока дома было шумно и тесно, горе отступало, сворачивалось тяжелыми кольцами в груди. Но, проводив родителей, Миша вернулся в тихую, осиротевшую квартиру, где все напоминало о жене.
Не в силах утишить рвущую его изнутри боль, он метался по квартире, не находя себе места. Тоскуя по жене, задыхаясь в четырех стенах, он летел на кладбище и там, стоя над свежим, высоким холмиком, разговаривал с ней. Сколько ни пытался он вызвать видение жены, у него не выходило. Лена не появлялась. Перед его взглядом снова и снова вставали лишь ее глаза, наполненные слезами и запредельным ужасом.
Вымотавшись до предела, Михаил возвращался домой и кулем падал на кровать, зарываясь носом в халатик Лены, ловя едва уловимый запах жены. Его мир сузился, сконцентрировавшись на мокром, оплывавшем под холодными осенними дождями рыжей глиной холмике и легком халатике, уже начинавшем походить на тряпку: стирать его Михаил не собирался, боясь смыть с него прикосновения Елены.
В субботу Михаила разбудил стук в дверь. С трудом поднявшись с кровати и бережно уложив Ленин халат на ее подушку, он распахнул незапертую дверь. За ней, держась за стену, с бутылкой в руке стоял Влад. От давно не бритого, обросшего, исхудавшего инструктора несло застарелым перегаром вперемешку со свежим амбре.
— Вот… пришел… — подняв красные, воспаленные глаза на Михаила, он попытался шагнуть и едва не упал. С трудом удержавшись на ногах, он закончил: — Бей.
— Зачем? — удивился Михаил.
— Бей! — повторил Влад, вытягивая шею. — Имеешь право…
— Не стану я тебя бить, — проворчал Мишка и развернулся, чтобы уйти. И зачем только Влад вырвал его из такого сладкого сна? Лена там была жива… Она смеялась, примеряя ему на голову венок из ромашек…
— Брезгуешь? — Влад шагнул в квартиру. — И правильно… Я б тоже о такую падаль руки пачкать не стал…
Мишка остановился и обернулся. Он долго смотрел на Влада, пытаясь понять, что тот несет и почему он, Мишка, должен набить ему морду.
— Выпить тоже брезгуешь? — мотнув бутылкой у Мишки перед носом, вяло поинтересовался Влад. — За упокой Леночки?
— Не пью я, да и тебе не советую, — одарив его мрачным взглядом, проговорил Мишка. — А коль сильно охота, стакан на кухне, колбаса в холодильнике. Хлеба нет…
— Бей, а опосля помянем рабу Божию… — настаивал Влад, схватившись за Мишкину руку. — Бей!
— Да на что ты мне сдался — бить тебя? — изумился Мишка.
— Виноват… я… — с трудом проговорил Казаков и, выпустив Мишкин рукав, качаясь, прошел на кухню. — Горит все… Душа горит, понимаешь? — всхлипнув, вытер он мокрые глаза.
— В чем ты виноват? — присаживаясь напротив Влада, вяло поинтересовался мужчина, надеясь избавиться от нежданного гостя. Сейчас ему никого не хотелось видеть.
— Я ж не знал, что она приедет! — шмыгнув носом, проговорил Казаков. — Не знал, понимаешь? Ни хрена я не знал!!! — заорал он, стуча себя кулаком в грудь. — Тока в самолете перед прыжком и увидел ее… Я запретил ее прыжок! Слышь, Миха… Запретил!!! — всхлипнув, Влад бахнул кулаком по столу. — Я забрал парашюты… Ваши… — добавил он вдруг тихо и уронил голову на согнутую руку. Плечи его затряслись.
— Подожди… Что значит «забрал»? Зачем? — удивился Мишка.
— Да не было вас… Две грёбаных недели не было… — донеслось глухо из-под руки. — А нам прыгать с братухой… С нашими-то нельзя… Сам понимаешь… — Влад поднял голову и, качаясь, посмотрел на Мишку. — Ну мы и решили взять ваши. Их хоть перекладывать не надо… — едва слышно закончил Казаков, не отрывая взгляда от Михаила. — Ну что смотришь? Бей!!! — раскинул он руки, с трудом удерживаясь на табурете.
— А я все думаю: ну откуда петле взяться? Ленка же всегда скрупулезно, до миллиметра стропы укладывала, чтобы не дай Бог не схлестнулись… — тяжело провел Ростов рукой по лицу. — А тут вдруг небрежная укладка… петля…
Михаил поднялся, взял с сушилки два стакана и плеснул в них водки. Один опрокинул в рот и, сморщившись, прижал рукав к носу.
— А ее парашют, значит, у тебя был? — мрачно закончил он, поставив стакан на стол.
Влад молча опрокинул в рот содержимое стакана и налил еще.
Молчали долго. Мишка качал в руке стакан, глядя невидящим взглядом на качавшуюся в нем жидкость. Затем опрокинул его в рот.
— Почему она не переложила парашют? — обреченно спросил он. — Или не знала, что берет чужой?
— Знала… — помолчав, тихо ответил Влад. — Видимо, поздно приехала… — посмотрев на содержимое стакана, он, выдохнув, проглотил его. И тут его словно прорвало.
Влад рассказывал. И про «дорогих гостей», и про шантаж директора, и как они с Новиковым прятали свои «подшаманенные» парашюты… Бутылка закончилась. Из внутреннего кармана Казаков достал вторую. Когда закончилась и она, он принес еще.
…Разбудил Михаила настойчивый звонок телефона. С трудом поднявшись с пола, он обошел свернувшегося в калачик Казакова и, шатаясь, уставился на надрывавшийся аппарат. Тот замолк, но через пару минут снова зазвонил.
Покачиваясь, Михаил смотрел на телефон. Разговаривать ни с кем не хотелось. От надоедливого настырного звона голова буквально разваливалась на части. Постояв над аппаратом еще минут пять и услышав очередной звонок заткнувшегося было телефона, он дернул за провод. Адская машинка замолчала. Но в голове звон продолжался. Мишка тряхнул головой. Та буквально затрещала. В бешенстве смахнув с полки ненавистный аппарат, он поплелся в кухню. Поискав среди бутылок вожделенную жидкость и не найдя ее, он, натянув куртку наизнанку, побрел в магазин.
Сколько они пили, он не помнил. Не помнил, когда ушел Влад. Не помнил, как приходили ребята с аэродрома, не помнил, как приезжал его начальник и пытался привести его в чувство… Не помнил, где брал водку, когда перешел на дешевый самогон, как кончились деньги… Он не помнил ничего. Перед глазами стояла Лена. Живая, она то смеялась, то хмурилась, обнимала его и сердито смотрела из-под бровей, обиженно сопя… Михаил снова и снова в пьяном бреду проживал их недолгую совместную жизнь. Представлял родившегося сынишку, счастье, безмятежно плескавшееся в глазах жены и… пил. Пил, чтобы не потерять и секунды рядом с женой. Чтобы видеть ее живой. Пил, и все глубже и глубже погружался в безумие пьяного угара.
Иногда он вдруг вспоминал, что Лена погибла, и глотал горькие слезы отчаяния. Но на смену рвущей сердце тоске приходило внезапное бешенство, и тогда он крушил
