бугор стороной, я заметил и самого хозяина.
Видно, проводив гостью. Трифон принялся колоть дрова. Изрядная куча свеженаколотых поленьев лежала возле его ног. Серая рубаха прилипла к широкой спине, в чёрной бороде застряла небольшая жёлтая щепка.
Топор Трифон глубоко воткнул в изрубленный чурбак, а сам сидел рядом, на таком же, пока не расколотом чурбаке.
В широких ладонях Трифон мял хлебную горбушку. Отщипнув горсть крошек, он бросал их перед собой, и на крошки тут же слетались синицы. Трифона они совершенно не боялись. Но увидев меня, сейчас же разлетелись в разные стороны с тревожным чириканьем.
Трифон при виде меня нисколько не удивился. Словно ждал, что я приду. А может, и ждал. Наверняка баба Таня рассказала ему о нашей прошлой встрече. И он сообразил, что рано или поздно я приду к нему с расспросами.
Трифон выдернул из чурбака топор и бросил его в траву. Хлопнул ладонью по изрубленному спилу, приглашая садиться.
Кстати, откуда у него пилёные чурбаки? Такой ствол ножовкой не взять — полотно завязнет в плотной древесине толстого берёзового ствола. А если двуручной пилой — то с кем пилил? Не один же!
Нет, можно и одному, но это надо специальное приспособление делать, которое будет тащить пилу на себя.
Перед тем, как сесть, я мельком глянул на спил. Грубые, глубокие бороздки. Точно двуручка.
Я сел. Трифон тут же протянул мне буханку. Она уже была искрошена наполовину.
— Попробуй!
Я отломил кусок чёрствого хлеба, измельчил его в ладонях, чувствуя, как царапает кожу подсохшая хлебная корка. Набрал горсть крошек и бросил их почти себе под ноги.
Птицы чирикали на ветках обступивших поляну деревьев, но ближе не подлетали.
Я набрал ещё горсть и швырнул её подальше.
Самая смелая синица слетела с ветки, скакнула на землю. Подхватила клювом крошку и тут же вспорхнула обратно.
— Боятся, — с едва заметной насмешкой сказал Трифон. — Чувствуют хищника.
Я почувствовал детскую обиду.
— Ерунда! Просто к тебе они привыкли, а меня видят первый раз. Вот и опасаются.
— Ну-ну, — только и ответил Трифон.
Я отцепил утку от пояса и протянул ему.
— На вот тебе от «хищника». Угощайся!
Трифон спокойно взял утку, повертел её в руках и вернул мне.
— Спасибо. Только я мертвечину не ем. А уж если её мертвец принёс...
— В каком смысле «мертвец»?
Я чуть не подскочил с чурбака.
— Сам знаешь, в каком, — строго ответил Трифон. — Свою жизнь прожил, и чужую занял.
Вот теперь я стоял на ногах, не понимая — обижаться, или...
— Сядь, — махнул рукой Трифон. — Не твоя воля, что так вышло. Господь рассудил, ему виднее.
Он даже не пошевелился, когда я вскочил.
— А откуда ты знаешь, что...
— Ты, когда у меня жил, разговаривал во сне, — просто ответил Трифон. — Видать, нога болела.
Я ещё немного постоял и опустился обратно на чурбак.
— И ты не удивился? Даже не спросил ни о чём?
Трифон усмехнулся.
— А о чём тут спрашивать? Господу виднее, как поступить. Решил так — значит, на то его воля.
— Если бы ты был на моём месте — что бы делал?
— Каждый из нас на своём месте, — ответил Трифон.
— Увиливаешь?
Он улыбнулся в чёрную бороду.
— Я бы жил за двоих. За него, и за себя.
— Как это? — не понял я.
— А вот так. И его бы мечты воплотил, и свои.
— Ну, я, в общем, так и стараюсь.
— Вот и хорошо, — спокойно ответил Трифон. — Яичко хошь? Свежее, отварное.
— Давай, — кивнул я.
Трифон легко поднялся и пошёл в землянку. А вернувшись, протянул мне крупное коричневое яйцо.
— Баба Таня принесла? — прямо спросил я. — Зачем она к тебе ходит?
— У неё спрашивал? — улыбнулся Трифон.
— Спрашивал. Она вообще не признаётся, что к тебе ходит.
— Ну, вот видишь. Ты скорлупки не выбрасывай — пригодятся. Надо одного доходягу подкормить.
Холодное яйцо глоталось с трудом. Я старательно жевал вязкий желток, чтобы не проглотить слишком много и не вызвать икоту. Доев, ссыпал скорлупу в широкую ладонь Трифона.
Он широкими шагами пошёл куда-то в угол поляны. Я из любопытства — за ним.
Дойдя до опушки, Трифон опустился на колени перед чахлым дубком вышиной с собаку и принялся втыкать скорлупу в землю вокруг тонкого стволика. Губы Трифона беззвучно шевелились, словно он что-то шептал про себя.
Закончив, Трифон выпрямился и посмотрел на небо.
— Дождя бы!
Он сказал это не мне, а словно обращаясь в пустоту. А затем пошёл к землянке, не обращая внимания на меня.
Я догнал его.
— Послушай, Трифон! Я ведь не из любопытства спрашиваю. Я помочь хочу.
— Придёт время, и поможешь, — просто ответил Трифон. — Ну, что ты суетишься, Андрей?
— Не люблю быть в долгу, — откровенно сказал я.
Трифон посмотрел на меня и снова улыбнулся.
— Ты как, в Ленинград-то уезжаешь?
— Нет, — ответил я. — остаюсь на постоянной работе. Перевёлся на заочное.
— Понятно. Ну, ладно.
Он снова ушёл в землянку и появился с большим пучком сушёной травы.
— Возьми, передай Фёдору Игнатьевичу, для жены. Пусть заваривает и пьёт, два раза в день.
Я взял траву и понюхал. Знакомый запах!
— Мята? А от чего она помогает?
— Там не только мята. А от чего — не скажу, извини. Зачем тебе чужие болезни? Просто отнеси, и всё. Сделаешь?
Я молча развязал пустой рюкзак и сунул туда траву. Подумав, опустил в мешок и утку. В самом деле, хожу, как хвастливый мальчишка — с добычей напоказ.
— Значит, ты и Фёдора Игнатьича знаешь? И он тебя тоже?
— Я много, кого знаю, — опять улыбнулся Трифон.
Он вообще постоянно улыбался уголками губ, как будто всё время видел перед собой, что-то забавное. Но иногда губы раздвигались в улыбку пошире, и тогда в чёрной бороде поблёскивали крепкие белые зубы.
— Ты иди, Андрей! Приятели твои беспокоятся, наверное — как бы искать тебя не пошли. Не надо мне здесь посторонних.
— А откуда ты знаешь, что я не один? — подозрительно спросил я.
Трифон негромко рассмеялся.
— Что, уже готов в чертовщину поверить? Ох, Андрей! Я же к этой поляне не привязан. Бывает, и на озеро хожу, и
