class="p1">— Да шутейку придумал… Крестное знамение хорошо, а крестное знамение и добрая сабля — еще лучше!
Я вновь хохотнул, оценив юмор товарища, после чего отметил:
— Боюсь, друг мой, ее смогу понять только я, ибо знаю предысторию.
Сотник немного успокоился — видимо, со смехом его отпускало напряжение недавней схватки — после чего, чуть помолчав, произнес:
— Ну, тогда пусть будет так: доброе слово хорошо, а доброе слово и вострая сабля — еще лучше!
Ободряюще кивнув, отдавая должное таланту своего спутника, я добавил:
— Можно заменить саблю на пистоль — и тогда вообще жизненно получится.
— Но-но, рейтар! Ты сабельку-то не трогай!
После чего Тимофей неожиданно посерьезнел:
— Но вообще — спасибо тебе еще раз. Прикрыл спину, выручил.
Мне осталось лишь ободряюще улыбнуться соратнику — после чего я все-таки не удержался от восхищенного возгласа:
— Но как ты их крестом-то, а?! Я так и вообще обмер от страха!
— Ага! Да я сам чуть портки не обделал!
Мы вновь дружно грянули хохотом, оставляя пережитое в прошлом… Между тем, где-то в глубине чащи в очередной раз крикнула птица, и вновь зашумел ветер в кронах деревьев.
Словно и не было скоротечной схватки с разбойниками…
Утренние сборы вышли непростыми для нас обоих. Себастиан, стороживший костер и нашу стоянку первую половину ночи, отчаянно зевал, не выспавшись, да и у меня самого голова отчаянно гудела — потому как я нес сторожу все оставшееся до рассвета время, подняв рейтара с первыми лучами солнца.
А без сторожи было никак нельзя. Ведь даже если на нас напала ВСЯ разбойная ватага, дед и еще один тать сумели ведь уйти! А зарезать спящих сил и сноровки могло хватить и подлому старику… К слову, после вечернего боя я сразу же натянул тетиву — и снял ее только перед рассветом, чтобы роса не села. После чего вновь натянул — теперь мой лук должен быть готов к бою всегда! По крайней мере, пока мы в лесу и разбойники могут напасть в любой момент…
Разогрев на костре густой кулеш из пшенки с так до конца и не размякшей солониной, мы быстро поснедали, запивая кашу разбавленным вином немца. Я вкус этой кислятины так и не понял — как и то, что фон Ронин в ней находит. Наши хмельные меды куда как вкуснее! Но и товарищ мой также сидел с откровенно недовольным видом, не получив от разведенного напитка ровным счетом никакого удовольствия… А все потому, что питьевой воды во фляге иноземца и моем кожаном бурдюке осталось немного — не менее половины запаса пришлось потратить на кулеш. А источника свежей водички в потемках мы уже не нашли… И тем сильнее было разочарование обоих, когда спустя всего лишь полторы версты пути мы вышли к лесному озерку, питаемому чистыми ключами!
Но тут, по крайней мере, мы вдоволь напились студеной, вкусной водицы и обновили ее запасец — после чего дорога наша пошла уже веселее…
— Слушай, Себастьян. Ну, вот ты лютеранин — но скажи мне, чем твоя вера от моей отличается, а?
Рейтар лениво и напускно равнодушно покачал головой, после чего с явным нежеланием начинать этот разговор, кратко ответил:
— Не знаю… Я не очень хорошо знаю обряды греческой церкви.
Ну, не на того ты напал, гусь германский…
— Хах, так я могу тебе рассказать! Все-таки едем к прозорливому старцу, в наш православный монастырь. Негоже тебе будет не знать наших обычаев!
На губах немца появилась краткая усмешка — и тут же погасла.
— Православный, говоришь? Мы вашу церковь называем ортодоксальной, а вас самих — ортодоксами. Но в переводе с греческого «ортодоксия» как раз и означает «праведное» или «правильное мнение»… Что же, если тебе это действительно интересно, Тимофей… Основывая лютеранское учение, Мартин Лютер и его последователи, думающие и верные душой священники, как раз и искореняли ереси Рима, возвращая церковь к ее истокам. Такие ереси, как например, индульгенция.
— И что же такое индульгенция?
В этот раз фон Ронин усмехнулся в открытую:
— Это грамотки, написанные с благословения понтификов — купи ее, и получишь прощение всех грехов от папы римского! Хах, иными словами, католики научились торговать даже грехами, точнее прощением от них… А потому ты можешь идти и делать любое зло — хочешь, возьми силой понравившуюся замужнюю женщину, хочешь, укради ребенка, хочешь, убей человека, ограбь его — или обворуй. Но тебе уже ничего не страшно! Ты ведь можешь купить индульгенцию — и очиститься от греха!
Я аж сплюнул от негодования:
— Не зря римского папу у нас предали анафеме!
Ротмистр согласно кивнул, после чего продолжил:
— Вот и Мартин Лютер, гласно выступил против индульгенций, объявив, что непогрешимость римских пап — ложна… Мы же называем наших священников пасторами, то есть проповедниками — и они ничем не возвышаются над мирянами. А потому все лютеране причащаются потиром!
Уловив мой недоумевающий взгляд, Себастьян уточнил:
— То есть не только Телом, но и Кровью Христовой из Чаши.
Я пожал плечами, после чего с сомнением произнес:
— Мы всю жизнь причащаемся Телом и Кровью из Чаши, других времен не знаем. А про проповедников и священников разницы не понял — чем ваши пасторы отличаются от наших батюшек, если у нас все причащаются одинаково, и нет непогрешимых?
Немец некоторое время помолчал, после чего просто пожал плечами:
— Как я уже говорил, я не слишком хорошо знаю ваши обряды. Но у нас пасторов выбирают из числа верующих прихода. После выбора им дается поручение от Церкви на проведение проповедей и осуществление Таинств Крещения и Причастия.
— Ничего себе?! То есть священников ваших ничему не обучают? И как же иные Таинства — Исповедь, Венчание, Отпевание?
Фон Ронин в ответ лишь пожал плечами в очередной раз, явно раздраженный моими вопросами. Я немного помолчал, размышляя, стоит ли продолжать разговор — и все же не удержался:
— Слышал я, что у вас человек считается спасенным, если уверовал в Иисуса Христа, и что никаких благих дел для этого не требуется? И что Господь изначально предначертал одним вечное спасение, независимо от их веры и дел, другим же скорби и проклятие — а раз так, богачи благословлены, а нищие прокляты?!
Себастьян устало покачал головой:
— То, о чем ты сказал — то есть про изначальное предопределение, его еще «двойным» называют — это учения Кальвина. Его последователи называют себя кальвинистами, я же, напомню тебе — лютеранин.
— Но лютеране считают себя спасенными, если уверовали в Бога?
