в одной полотняной рубашке стоял перед матерью, нетерпеливо тянул ручонки к игрушке и повторял:
— Дай! Дай!
Александр взял сына на руки, осторожно подкинул к потолку, замечая, как вырос и потяжелел первенец.
Ещё пара лет, и можно на коня сажать.
Вася счастливо, взахлёб хохотал.
— Ещё! Ещё!
Мимоходом Александр пощупал печь, украшенную гладкими изразцами — горячая. Слуги постарались, натопили, как следует. Провёл ладонью по оконной раме — не дует ли из щели холодный воздух. Но окна были законопачены на совесть.
Александр обнял жену, притянул её к себе. Ощутил горячее нетерпеливое тело. Поцеловал мочку уха, шепнул:
— Вечером приду, как Васю уложишь.
Княгиня счастливо покраснела. После родов сомневалась, что муж будет её любить, как раньше. Потом поверила, успокоилась.
К вечеру ударил мороз. Тонкие ветки берёзы покрылись прозрачной ледяной корочкой. В безоблачном небе проступили крупные мартовские звёзды. На Волхове еле слышно потрескивал толстый лёд — течение подмывало его, готовясь проломить и унести в озеро Нево.
Через два дня к Новгороду подошли владимирские и суздальские полки. Их привёл на помощь новгородцам младший брат Александра — князь Андрей.
Степан Твердиславович не подвёл. Ратников разместили в избах, досыта накормили, напарили в банях. Усталым лошадям нашли и сено, и овёс.
Морозы как начались, так и стояли. Подтаявшие дороги снова подмёрзли. Наст на снегу был такой толщины, что держал человека, да и лёд на реках и озёрах оставался крепким.
А ещё через день оба брата во главе большого войска выступили из Новгорода на Псков — отбивать захваченный немцами город.
Август 1970-го года. Новгород
Разговор по телефону вышел предельно коротким.
Я набрал ленинградский номер и услышал сухое:
— Алло!
В горле внезапно запершило и захотелось откашляться. Не то, чтобы я никогда раньше не разговаривал с сотрудниками госбезопасности. Но каждый такой разговор даётся с трудом, даже если тебе нечего скрывать. А мне приходилось скрывать многое.
Я кашлянул и ответил:
— Здравствуйте! Этот номер мне дал Валентин Иванович. Он просил позвонить и сказать, что находится в новгородской больнице. Отделение интенсивной терапии.
— Что с ним?
— Сердечный приступ, — ответил я. — И ещё у него пытались украсть документы.
— Ваше имя?
Вопреки логике я надеялся, что этот момент не наступит. Конечно, он наступил.
— Александр Гореликов, студент Ленинградского университета.
— Хотите сообщить ещё что-нибудь?
Я подумал и ответил:
— Нет.
— Спасибо за звонок. С вами свяжутся.
В трубке раздались короткие гудки. А я ощутил себя беспечным купальщиком, которого внезапно подхватило сильное течение и тащит прямо в открытое море.
— Гореликов!
Я вздрогнул и обернулся.
В дверях «камералки» стояла Женька и смотрела на меня.
— Ты уже съездил в больницу?
— Да, — ответил я. — Только что оттуда.
— Как Валентин Иванович?
— Нормально. Пришёл в себя, разговаривает.
— А почему ты оттуда не поехал на раскоп?
Честно говоря, я разозлился. И так голова кругом, а ещё Женька лезет со своими бесцеремонными расспросами.
— Шляпу забыл. А без неё солнце голову напечёт. Сейчас надену и поеду.
— Подожди, — внезапно сказала Женька. — Поедем вместе.
Я поднялся в комнату. Вернул на место чужой брючный ремень, которым перевязывал чемодан Валентина Ивановича. К счастью, замки чемодана оказались целыми, просто открылись при падении. Валентин Иванович при мне проверил их и закрыл. На комбинацию цифр я смотреть не стал — зачем оно мне?
Пока мы дожидались врача, Валентин Иванович заметно успокоился после нападения. О «Новом ганзейском союзе» мы больше не говорили. Обсуждали предстоящую экспедицию в Приморск.
— Валентин Иванович! — рискнул спросить я. — Я правильно понял, что в священной роще пруссов вы рассчитываете найти медальон прусских вождей?
— Надеюсь. Александр, вы помните историю последнего вождя пруссов Отакара?
— Того, которому отрубили голову рыцари Тевтонского ордена? Помню.
— Его казнили именно в священной роще. За время войны с тевтонскими рыцарями пруссы несколько раз переносили священные места вглубь своей территории. Но что, если казнь Отакара произошла именно там, где священная роща была первоначально?
Я сделал вид, что раздумываю.
— Может быть.
— Если так — то у нас есть шанс найти медальон. Возможно, он лежит в земле, где-нибудь возле главного жертвенника.
Лежал. Именно там он и лежал, пока я его не выкопал.
Выходит, именно моё стремление отыскать медальон запустило всю цепочку событий. Зная будущее, я вполне мог оставить медальон в земле до тех пор, пока территория Приморска не станет открытой.
Моё желание прожить новую жизнь не так, как предыдущую, начало менять всё вокруг. И теперь я не знал, к чему это приведёт.
Пришёл невозмутимый доктор. Покосился на меня, но ничего не сказал. Измерил Валентину Ивановичу давление и пульс, сделал несколько записей в медицинской карте. Когда Валентин Иванович попросил о переводе в общую палату, врач удивился, но ответил:
— Хорошо.
— Выздоравливайте, Валентин Иванович, — сказал я, когда врач ушёл.
— Александр, не забудьте — вы обещали позвонить!
— Конечно, — кивнул я и вышел из палаты.
Захватив шляпу, я спустился вниз. Женька уже ждала меня у выхода.
— Пойдём пешком? — предложила она.
— А смысл? — удивился я. — Мы только к окончанию работы и доберёмся.
— Я скажу Николаю Лаврентьевичу, что попросила тебя мне помочь.
Не могу сказать, что я горел сильным желанием катать тяжёлую тачку с землёй. Прогулка с девушкой была куда приятнее.
— Пойдём, — улыбнулся я.
Мы прошли вдоль общежития и свернули во дворы вдоль тихой улицы. Здесь между зеленеющих тополей были натянуты верёвки, на которых сушилось бельё. Кое-где попадались песочницы с непременными грибками и скрипучие металлические качели.
— Саша, — спросила Женька, беря меня под руку. — Расскажи о себе.
Я насторожился. С чего бы вдруг Женьку заинтересовало моё прошлое?
— Ничего особенного, — неохотно ответил я. — Родителей я не помню, вырос в детском доме.
— Там было плохо? — сочувственно спросила Женька.
Я пожал плечами.
— Нет. Обычно. Много детей, несколько усталых воспитателей. Комната на двенадцать мальчишек. Летом нас вывозили в лагерь. Зимой мы учились в школе, как все.
— У тебя были друзья в детдоме?
— Наверное. Не помню. Скорее, приятели. Понимаешь, дружбой это назвать сложно. В детдоме привыкаешь быть сам за себя. У тебя нет тыла, нет ничего своего. Даже личных вещей минимум. И ты всегда на виду, скрыться некуда.
— А я в детстве любила играть одна, — сказала Женька. — Меня на всё лето отправляли к бабушке с дедушкой. Дедушка построил мне маленький домик в саду — совсем, как настоящий. Я там поселила своих кукол и играла с ними. В деревне не было девочек, только мальчишки. Иногда мне было одиноко. За весь день я разговаривала
