курсе юрфака в следствие ушла, а Капитонова комсомольской активисткой заделалась. Так дальше по общественной линии и пёрла, как танк. Дороги не разбирая. Теперь, как ты говоришь, до замполита доросла. Кстати, как у тебя отношения с Алдаровой?
— Нормальные отношения! — оживился я, — Вроде бы… — уже менее уверенно добавил я, вспомнив, что женская душа женщины и особенно, когда ей под сорок, это непроглядно-туманные потёмки.
— Ира баба хорошая! — почуяв мои сомнения, успокоил меня Михалыч и грустно улыбнулся, не менее грустно вздохнув, — И с Дунькой у них, насколько я помню, дружбы особой не было. Ты обязательно переговори с Алдаровой, хуже от этого, точно, не будет. Но от меня приветов ей не передавай, не надо. У нас с ней свои и давние заморочки.
— Я понял, Михалыч! — заверил я майора, почуяв еще не до конца истлевший скелет, спрятавшийся в его шкафу, — Куда едем?
— На металлобазу едем! Это здесь, в Советском. Дорогу знаешь?
Я кивнул и потянулся под панель, чтобы выключить «секретку».
Как и все нормальные люди текущего времени, а, тем более менты, Локтионов проигнорировал ремень безопасности и с удивлением покосился на меня.
А я, как собачка незабвенного академика Павлова, живущая условными и безусловными рефлексами, невозмутимо пристегнулся. Не обращая внимания на насмешливый взгляд коллеги. Когда-то, лет двадцать тому, такой же ремешок, но только уже с инерционным механизмом, спас мне жизнь. Теперь, в этой новой реальности я регулярно веселил окружающих, и, в особенности, милицейских сотоварищей. Таким вот вызывающим фетишем. Надо сказать, что все без исключения временные аборигены, не скрывая своих эмоций, радовались, когда лицезрели меня, пристёгнутым в авто. И особенно, если при этом я был в казённом облачении.
Не стал исключением из общего ряда и Валерий Михалыч Локтионов. Мало того, развеселившись, он пошел дальше.
— У меня дома, где-то на антресолях мотоциклетная каска валяется. Всё, как положено, с кокардой и даже почти новая! — весело косясь на мои манипуляции с ремнём безопасности, сообщил он. — Хочешь, подарю? С ремнем и в каске, оно надёжнее будет!
— Хочу. Подари, Михалыч! — не стал я отказываться от халявы, — Мне на днях дело по хищению спирта на ликёрке отписали, так что твоя каска лишней не будет.
— Тебе, Серёга, что, «мясухи» мало показалось?! — после недолгой паузы, отрешенно глядя через лобовое стекло вдаль, пластмассовым голосом задал вопрос Локтионов, забыв про свою удачную хохму с подарочным головным убором, — Извини, но на следующее душегубство я больше с тобой не подпишусь! До сих пор мне эти двое снятся! Вместе с расстрельным приговором. Хорошо еще, что не так часто они снятся!
— О чем ты, Михалыч?! — вполне натурально возмутился я, — Все свои следственные действия я осуществляю непременно и строго в рамках советского уголовно-процессуального законодательства! — как мог, успокоил я старшего товарища. — А наши татарские дус-иш тебе скоро сниться перестанут. Через месяц примерно. Или, через два, самое много. Так всегда бывает.
— Какие еще нахер, «дусыши»? — далёкий от интернационализма старшой покосился в мою сторону.
— Это друзья по-татарски, Михалыч, — терпеливо пояснил я, — В таких случаях, первые жмуры дольше полугода не снятся. — Стало быть, скоро и тебе перестанут. Тем более, что ты у нас мент взрослый и, я бы даже сказал, матёрый. В отличие от меня.
— Ну-ну! Знаток.. — скептически помотал головой майор, — Ты бы о себе лучше подумал! У тебя ведь и баба опять под боком, наверное, есть? Не боишься, что и её хоронить вскорости придётся? Себя, понятное дело, тебе ни хера не жалко, ну ты её хотя бы пожалей!
Меня словно током ударило от услышанных слов. От сырой и затхлой могильной прохлады, которой от них повеяло. Так пахло тогда из той ямы, в которую я прикопал Хасаныча и Дамира. От могилы Соньки дух был другой. Как от лесной поляны утром. Из-за множества принесённых цветов, наверное…
И тут же в сознании одним рядом промелькнули лица Лиды, Паны и Лизаветы с Наташкой. Однако прибавилось за полгода живых и близких сердцу обременений на мою грешную душу. И прав Михалыч. Крепко прав! Никого из упомянутых мне хоронить не хотелось. Очень не хотелось! И тех, кто вспомнился не сразу, так же страшно было потерять.
Самому в землю ложиться мне так же никак не блазнилось. Раньше было пофиг, а теперь, поди ж ты, оказывается, прижился я в этой суетной реальности. Ну, Данилин, ну майор! Удружил падла! Впрочем, всё правильно, как рачительный руководитель, он решил рискнуть самым неудобным и непонятным бойцом своего подразделения. А, чего бы и не рискнуть таким расходным материалом?! Отряд не заметит потери бойца. И свою песню допоёт до конца. Которая у них стоном зовётся. Но, сука, я же даже к делу еще и не притронулся, а мне уже соболезнуют. И, следует отметить, далеко не самый глупый мент соболезнует. Что ж, буду иметь в виду. Хотя и в прошлый раз на рожон я вроде бы не лез. И в виду тоже имел.. Н-да…
Ехать было не так уж далеко. Свернув после эстакады направо и проехав еще полкилометра, я уперся в шлагбаум.
Вышедший из своей будки вратарь в гражданском кургузом пиджачке и в казённой фуражке с черным вохровским околышем, важно двинулся к машине. Но узрев Локтионова, одетого по форме, важность свою утратил напрочь и метнулся назад, к корневищу полосатой преграды.
— Уважают тебя здесь, Михалыч! — обоснованно польстил я бывшему шефу, — Куда дальше рулить?
— А прямо к конторе и рули! Нам с тобой к директору, — степенно распорядился майор, — Мы с Юрой Мещеряковым вместе еще в патрульной службе начинали. Сразу, как после армии в милицию устроились. Это уже потом, когда его из ментовки попёрли, я его сюда мастером пристроил. Теперь он здесь директор. Вырос Юра! И пусть шарашка небольшая, и в основном здесь алкаши трудятся, но директор, есть директор! Как ты тут ни крути!
Мы вылезли из машины и пошли к утлому двухэтажному зданию из силикатного кирпича.
— Чтоб ты понимал, лет около десяти назад, еще работая в милиции, Юрка твою Дусю потрахивал. Какое-то время и, кажется, не очень долго. Но потом что-то у них не заладилось и она взялась его со свету сживать.
— Сжила? — с затеплившейся в глубине души надеждой, спросил я, забыв
