и острого приступа боли.
Первым на мое состояние среагировал идущий впереди полковник Легион.
— У Мамонта опять началось, — сообщил он между делом Головину. — Прослеживается четкий «оттенок» Ауры Хозяина! Мы на верном пути, Петр Петрович!
— Какого еще Хозяина? — У меня даже голос от нервного напряжения просел, поскольку мне было известно, что ближайшие соратники Вождя промеж себя называли его именно Хозяином.
— Да не переживай ты так, лейтенант! — обернувшись, по-отечески хлопнул меня по плечу князь Головин. — Иосиф Виссарионович здесь абсолютно не причем, — заверил он меня. — Хотя то, чем сейчас набита твоя голова, меня, откровенно говоря, действительно поразило. Но, зная Хоттабыча, еще и не таких откровений можно было ожидать. — И товарищ оснаб мне подмигнул совершенно хулиганским образом. — Так что не пугайся, Мамонт, когда накроет очередным приступом, — посоветовал мне Александр Дмитриевич.
— Да что со мной такое творится-то⁈ А, товарищи дорогие⁈ — с надрывом произнес я, с трудом превозмогая все усиливающиеся болевые приступы. — Кто я на самом деле⁈ Я Мамонт Быстров или… — Дыхание неожиданно перехватило на середине фразы, а сердце, словно заполошное, заколотилось у меня в груди, чудовищным образом нагнетая давления в жилах.
Стены коридора, по которому мы следовали в этот момент, мелко задрожали. А качнувшаяся на цепи большая люстра, звякнула хрустальными висюльками.
— Ну, вот, — обреченно просипел я, сквозь стиснутое спазмом горло, — теперь точно началось…
Когда я открыл глаза, то сначала увидел над собой только высокий побеленный потолок. Я покрутил головой, осматриваясь: небольшая палата, кирпичные выбеленные стены, жесткая металлическая кровать-кушетка, на которой и я и лежал.
Рядом с кроватью обнаружилась небольшая деревянная тумбочка и высокий металлический штатив для капельницы, с закрепленной перевернутой бутылочкой с какой-то жидкостью. Жидкость в бутылочке слабо светилась мягким «солнечным» светом и, временами, переливалась всеми цветами радуги.
От бутылочки ко мне тянулась тонкая прозрачная трубка. Скосив глаза, я заметил, что трубка заканчивалась блестящей металлической иглой, которая торчала в моей руке, где-то в районе сгиба.
Светящаяся жидкость, пробегая по трубке, медленно вливалась в меня через иглу, глубоко вонзенную в вену. Я даже чувствовал, как с каждой каплей волшебной светящейся жидкости мое состояние стремительно улучшается. Тупая боль в голове постепенно уходила, да и чувствовал я себя уже довольно сносно.
Решив, что хуже уже не будет, я осторожно оторвал голову от подушки и повернул её в противоположную от капельницы сторону. И едва ли не носом ткнулся в крепкую женскую задницу, обтянутую белым халатом. Аппетитная такая, ядреная, что твой орех!
И, черт возьми, у меня прямо руки зачесались отвесить ей смачного такого поджопника, да еще и ухватить, сжать в своей крепкой ладони эту сочную булочку, так чтобы пальцы впились в подкожный жирок, а потом гладить по бархатной нежной коже…
Стоять!!! А ведь это со мною уже было! Вот, прямо, один в один! Дежа вю в самом лютом своем состоянии. Все повторилось: помещение, ощущения, даже заполошно бегающие мысли в моей голове! Ну, и эта примечательная во всех смыслах оттопыренная крепкая попка!
А, может, это и не реальность вовсе? Может быть очередное видение, что накрывали меня в последнее время с завидной регулярностью? А если не видение, то как я сюда попал-то? Где товарищ оснаб? Где полковник Легион? И, вообще, где я? И что вообще со мною произошло?
— Ой, очнулся, родненький? — Отвлек меня от заполошных мыслей мелодичный приятный голосок.
И медсестричка, чего-то там перекладывающая на нижней полке медицинской тележки, разогнулась, а после повернулась ко мне лицом, лишив радости созерцания своей выдающейся упругой прелести. Ан нет — с другой стороны прелести оказались ничуть не хуже, чем с обратной! К тому же их у нее целых две!
Дьявол! — Мысленно застонал я, ведь именно те же самые мысли меня посещали в предыдущий раз — тот, которого у меня никогда не было. Да и милое личико девушки я уже имел честь лицезреть — Анечка?
— А мы знакомы, молодой человек? — Удивленно изогнула она одну бровь. — Что-то я не припомню такого случая!
Похоже, что я неосознанно произнес её имя вслух.
— А я бы обязательно запомнила такого бравого и симпатичного лейтенанта. — Анечка игриво мне подмигнула, прикусив белоснежными зубками пухлую нижнюю губу, и расстегнула одну пуговицу на халате.
От такого недвусмысленного жеста меня даже озноб пробрал, дыхание сбилось и прошибло холодным потом. И еще кое-что произошло, так сказать, ниже пояса… Вот, что значит, давно женщины не было! А я, вообще-то, и не помню точно: было у меня это когда-нибудь, или нет? Хотя, по моим смутным ощущениям — вроде, было… Но это могли быть и вовсе не мои ощущения, а те, чужие…
— Лежите спокойно, больной! — Медсестричка, заметив, какой ошеломительный эффект она произвела на меня своей сногсшибательной красотой, молодостью и весьма примечательными кондициями, довольно улыбнулась. — А то у вас иголка из вены выскочит!
С головой погрузившись «в беседу», будоражащую воображение и приятно ласкающую органы зрения (хотя я бы не отказался еще испытать еще и тактильные ощущения, потому как выдающиеся прелести девушки прямо-таки просились в мои руки) мы с Анечкой пропустили появление в палате еще одного персонажа — плотно сбитого уже немолодого мужчину, примерно лет шестидесяти-семидесяти, облаченного в белоснежный халат. Точнее определить его возраст на глазок, я оказался не в состоянии.
— Ну-с, как наш пациент, Анечка? — Отвлек нас от взаимных любезностей доктор.
Я мотнул головой, отгоняя очередной «приступ» дежа вю. Ведь именно эту фразу я (или не я) уже слышал когда-то. И произнесена она была этим же самым человеком — я легко узнал его голос.
Бросив беглый взгляд на вошедшего врача, пощипывающего кончики седоватых усов, залихватски закрученных кверху, словно у гусара, я мгновенно его опознал — академик Виноградов, Владимир Никитич. Личный Силовик-Медик Иосифа Виссарионовича собственной персоной! И где? У меня в палате!
— Только что очнулся! — отрапортовала Анечка, слегка заалев щеками и кончиками ушей, потянулась рукой к расстегнутой верхней пуговице своего халатика. Раз-два — и пуговка оказалась застегнутой.
Но на все это, так сказать, «безобразие», академик Виноградов не обратил никакого внимания — выглядел он весьма и весьма усталым и каким-то осунувшимся, что ли. Вокруг его глубоких и мудрых глаз залегли черные круги, веки набрякли, явственно проглядывали надувшиеся и дряблые мешки под глазами.
Похоже, что денек для Целителя выдался крайне трудным. Да и Анечка, взглянув на Виноградова, как-то затихла и сникла, видимо, вспомнив что-то очень нехорошее. А я, неосознанно раскрутив свой еще не совсем освоенный Дар
