или затоплена? Под суд отдадут, — резонно заметил начавший лысеть капитан-лейтенант, очевидно, уже умудренный жизнью и оттого знающий, как все устроено.
— Э…
— Позвольте рекомендоваться, Павел Павлович Левицкий!
— Весьма рад, — мы обменялись рукопожатиями. — Так вот, любезный Павел Павлович. Под суд пойдут те, кто будут от боя уклоняться и осторожничать сверх разумного. Бой — не танцы, могут быть потери. Но если мы достанем врага, честь нам и хвала. Тут не до реверансов, господа, тут вопрос чести русского флага и будущего России!
Вечером того же дня довелось встретиться с одним поистине легендарным человеком. Подполковником Эдуардом Ивановичем Тотлебеном. Да-да, тем самым. О том, что он сейчас в Петербурге, я узнал совершенно случайно, причем, как ни странно, от царя. Помня из прошлой жизни, что, по крайней мере, некоторые укрепления на Балтике не соответствуют своему назначению, вплоть до того, что пушки на береговых батареях направлены в сторону от моря, я попросил отца прислать толкового инженера, не связанного с морским ведомством, на предмет проверки.
— Тебе нужен мой флигель-адъютант Тотлебен! — после недолгого раздумья ответил государь. — Толковый инженер, несмотря на молодость. Служил у Шильдера, занимался крепостями в Киеве и на Кавказе. Честен, смел, прям. Или не хочешь, оттого что он немец?
— Погоди-ка, — растерялся я. — Ты говоришь об э… Эдуарде Ивановиче Тотлебене?
— Именно. А что тебя так удивило?
— Он разве не в Дунайской армии?
— Нет. Просился, но перевода еще не было… Так что, берешь?
— Прости, папа, но он нужен в Севастополе. И чем скорее, тем лучше!
— Отчего ж такая торопливость? Ах, да. Ты же уверен, что англичане с французами нанесут удар именно туда… Ладно, будь по-твоему!
И теперь, не побоюсь этого слова, гений отечественной фортификации пришел ко мне, чтобы поблагодарить за протекцию.
— Ваше императорское высочество, — без обиняков начал он. — Не могу выразить, до каких пор простирается моя признательность за ваше великодушное участие. Равно, как и не могу понять, чем оно вызвано.
— Полно, Тотлебен. Я давно слышал о тебе много лестного и, когда понадобился верный человек, сразу же вспомнил.
— Счастлив остаться в памяти вашего…
— Не кричи так громко, — поморщился я. — Я и без того от криков мичманов и гардемарин едва не оглох. Давай лучше без чинов.
— Как прикажете, Константин Николаевич.
— Вот и славно. Теперь слушай. Дел тебе предстоит много. Севастополь с берега совсем не укреплен, и времени, чтобы это исправить, все меньше. Смотри, — я развернул карту нашей черноморской твердыни, — желательно встретить неприятеля в отдалении от города, выдвинув укрепления на впереди лежащую, крайне выгодную местность, вот по этой примерно линии. Но ты на месте еще раз все обдумай и реши. А главное, без промедления принимайся за дело! Дам тебе два письма для князя Меншикова. В первом напишу, что ты человек дельный, и чтобы он тебе во всем помогал. Если так и будет, то второе не понадобится. Но уж коли Александр Сергеевич по своему обыкновению станет умствовать и балагурить вместо того, чтобы делом заниматься, покажешь ему и его.
— И что же в нем будет? — удивился такому повороту Тотлебен.
— Обещание повесить его как собаку!
— Э… не понял… — немного подвис инженер.
— Да ладно, шучу. Все то же самое, но в более решительных выражениях, а также что ты — мой личный порученец! И все, что он услышит от тебя, пусть считает сказанным мною. Вот так-то!
— Благодарю за доверие…
— Во всем остальном разберешься на месте, ибо там виднее, чем из Петербурга, — повторил я настойчиво. — Если будет самомалейшая нужда, которую не решишь на месте, пиши мне! Если генералы с интендантами глупость или, упаси господь, измену затеют, тоже пиши! Не будет времени ждать ответа, действуй сам и помни, случись что, я твоя защита перед государем!
— Сделаешь?
— Жизни не пожалею!
— Тогда с Богом!
[1] На самом деле ход большинства первых канонерок не превышал восьми с половиной узлов. Причиной был недобор мощности наскоро изготовленных паровых машин. Но это станет ясно только после испытаний. С другой стороны, для тех времен и это весьма приличная скорость.
[2] Римский пунш бывает и горячим, и холодным. Рецепт: 2 чашки лимонада, сок из 2 апельсинов, 8 унций шампанского, 8 унций рома. Смешать в чаше для пунша.
Февраль 1854 года не баловал оттепелями. С утра зарядила метель, да такая, что завьюжила, замела сугробами все кругом. Но только улеглось ненастье и прояснело, да так, что полуденное солнце начало ощутимо пригревать даже сквозь казенные серые шинели, горнист подал сигнал построения экипажам канонерок для начала занятий.
— А морозно, братцы! — почти радостно воскликнул разбитной матрос с очень подходящей ему фамилией Воробьев. — В эдакую погодку хороший хозяин собаку на улицу не выгонит!
— Ништо, сейчас чугуна потягаешь, враз согреешься, ишшо на пар изойдешь с этакого вёдра, — мрачно посулил артиллерийский квартирмейстер Семен Ермаков, происходивший, судя по говору, из архангелогородцев.
Крепкий, с густыми бакенбардами, закрывающими без малого все лицо бурым долгим мехом, а сейчас враз покрывшимся изморозью от горячего дыхания, он частенько вызывал священный трепет у новобранцев, но на самом деле был человеком хоть и строгим, но справедливым.
— Ну так тебе, медведь ты поморский, солнышко глянет, уже жарко! — негромко, но так, чтобы все слышали, пробурчал Воробьев.
— Ха-ха-ха, — дружно рассмеялись сослуживцы, но тут же заткнулись под строгим взглядом своего унтера.
— Семен Васильевич, — с явным почтением или даже подобострастием спросил у начальника молодой моряк, переведенный за какую-то провинность из вестовых. — А правда ли, что их превосходительство адмирала Литке от службы отставили?
Ермаков в ответ смерил бывшего халдея недовольным взглядом. С одной стороны, он не без оснований считал себя человеком осведомленным, и ему было лестно, что подчиненные разделяют это мнение. С другой, Сахаров — так звали любопытного, почему-то изрядно его раздражал. Было в нем что-то отталкивающее с точки зрения старого служаки. То ли слащавое выражение на лоснящемся лице, то ли смутные слухи, что из вестовых его погнали не просто так, а чуть ли не за кражу… даже идеально чистая и подогнанная форма и та иной раз бесила!
— Чиста правда, — нехотя выдавил из себя
