Мы должны отвечать за свои поступки. За такие — особенно. Не в моей власти миловать, а вот казнить… Казнить можно. Но перед этим выпытать тайну устранения Анны Иоанновны и ее судьбу.
Я предположил, что Ушаков, по своему обыкновению, находится в крепости. Покидал он ее обычно поздним вечером, а если быть точным — почти ночью. Работоспособность у генерал-аншефа была потрясающей. Жаль, что он теперь играет на другой стороне.
Кроме того, я еще не решил, что предпринять, если Анна Иоанновна умерщвлена, подобно императорам Петру Третьему и Павлу из недалекого будущего. Наиболее логичным представлялся еще один переворот — на этот раз в пользу Анны Леопольдовны и ее супруга. В противном случае ничего хорошего мне не светило.
Принц и принцесса должны понимать, что воцарившаяся Елизавета сделает все, что в ее силах, дабы убрать их как можно дальше. Жаль, им неизвестна судьба, которую уготовила супругам курносая цесаревна в знакомом по учебникам раскладе событий. Будь они в курсе — своими руками удушили бы гадюку, хотя бы за те муки, на которые обрекла курносая тетка их детишек: они, оказавшись в ссылке, заслышав ее имя, бросались на пол, дрожа всем телом.
Не зря потом «искра Петра Великого» ночей боялась, с места на место перевозила свой пышный двор. Требовала, чтобы неотлучно при ней пребывали бабки-чесальщицы, знаменитый Чулков со своим матрацем и подушкой, который мог сутками обходиться без сна. Неспокойно было ей. Громадные кошки скреблись у нее на душе.
— Пойдемте освобождать тех, кто, подобно нам, оказался в немилости у новой власти, — сказал я Муханову.
Мы вскрыли оставшиеся одиночки, выпустив на свободу еще двух офицеров дворцовой роты и гренадерского поручика Преображенского полка, который отказался нарушать присягу и был за это схвачен бывшими подчиненными.
— Даже не знаю, что в них вселилось, — вытирая рукавом окровавленное после недавних побоев лицо, сказал он. — Они словно умом тронулись.
— Денег им да благ грядущих посулили, вот они с цепи и сорвались, — пояснил я.
Поручик помрачнел.
— Примете участие в нашей безумной затее? — спросил я у него.
— Чего вы добиваетесь?
— Восстановления справедливости, — несколько высокопарно пояснил я.
— Противоборствовать злу? Что может быть важнее для российского офицера? Я с вами, господа, — ответил поручик.
Я вручил ему фузею, отнятую у оглушенного часового.
В мрачном коридоре появилась одинокая фигура с лампой в руке. Это был не кто иной, как канцелярист Фалалеев, явившийся с обходом. Солдат с собой он не прихватил. Это был настоящий подарок! Давно я мечтал поквитаться за старые муки и издевательства, учиненные этой скотиной по наущению Огольцова. Тот, правда, уже мертв, а вот Фалалеев продолжает коптить небо. По-моему, это несправедливо.
Я запихал канцеляриста в свободную камеру, отобрал у него фонарь:
— Что, не ожидал такой встречи, каналья?
— Дмитрий Иванович, голубчик, помилуйте! — взмолился Фалалеев.
Он беспомощно заелозил по каменному полу.
— Я ведь ничего плохого вам не желал. Токмо долг свой выполняючи…
— Какой долг, тварь ты продажная! Как у тебя язык-то поворачивается. Говори, где Ушаков, а не то живота лишу.
— У себя он сидит, у себя, — зачастил канцелярист.
— У! — замахнулся я на него. — Сиди тут, и чтобы писку от тебя не было.
С этими словами я запер его в камере и вместе с остальными двинулся дальше. Пачкать руки об эту тварюгу расхотелось. Видать, не судьба свести с ним счеты сегодня.
Впятером мы ворвались в караулку, застав там капрала с белой повязкой на рукаве и нескольких солдат-ингерманландцев, которые ничего не понимали в происходящих событиях и верили в естественную смену власти на троне.
— Встать, изменщики! — рявкнул я на них.
Караульных будто подбросило. Они мигом вскочили на ноги. Я с размаху двинул капралу по морде, решив ничего не спускать белоповязочникам. Сейчас они были для меня в разы опасней шведов. Улетев в угол, капрал медленно сполз по стене и закрыл глаза. Сотрясение мозга я ему обеспечил.
Без него обрабатывать оставшихся было значительно легче.
— Как смеете вы, солдаты государевы, с мятежниками хороводы водить? — закричал я на опешивших от скорой расправы ингерманландцев.
— Так рази мы… — робко отозвался один из них, окончательно перестав соображать, что творится на этом свете.
— Немедленно выпустить всех, кого арестовали этой ночью, — приказал я тоном, не терпящим возражений.
Даже в одном нательном белье вид мой внушал уважение. Солдаты побежали открывать камеры.
Скоро к нам присоединились мои друзья-гренадеры. Чижиков успел подраться со своими конвоирами, и теперь его скулу украшал огромный синяк.
— Ну, ты и даешь, братец!
— Ничего, вашскородие, то дело пустяшное, — заверил меня мой бывший «дядька». — Я тому, кто энтакое безобразие надо мной учинил, всю физиономию своротить сподобился. К дохтуру ево повезли. А меня еще чуток помутузили, ну да мы к тому привычные.
С Михайловым тоже обошлось. Гренадер выглядел здоровым и полным сил.
Вдвоем они стали спрашивать меня о происходящем. Я, как мог, пояснил.
— Выходит, эта курва толстомясая, Лизка, сию кашу заварила, — покачал головой Чижиков.
— Верно, — подтвердил я. — Только мы это знаем, а остальные — нет.
Всего казематы охраняло около роты дежурившего по нуждам Тайной канцелярии Ингерманландского полка. Понимая, что нам не совладать с такой силищей, я отыскал свой мундир, переоделся и отправился вместе с Мухановым на поиски старшего. Встретившиеся на пути фузилеры не препятствовали нам, ибо не догадывались, что имеют дело с арестантами. Наоборот, даже брали «на караул», хоть и косились на сломанный эполет Муханова. Однако мундиры императорской гвардии оказывали волшебное действие: препон нам не чинили.
Можно было бы сразу махнуть отсюда на свободу, но зачем такая свобода, пусть даже столь манящая и доступная? Нельзя сворачивать с намеченного пути.
Работенка нам предстояла воистину гераклова: «всего-навсего» запихнуть съехавшую телегу истории в правильную колею. Ради этого я был готов на все.
Мои товарищи заряжались от меня решимостью идти до конца, каким бы безнадежным это ни выглядело.
Командиром ингерманландцев оказался дородный капитан-поручик, помнивший меня еще по Крымскому походу. В тот момент, когда я ворвался к нему, он приканчивал нехитрый ужин, состоявший из куриной ножки и соленых огурцов. Возле стола, угодливо согнув спину, стоял денщик.
— Фон Гофен, чем обязан? — изумился капитан-поручик.
