Вечером восемнадцатого августа позвонил в Калинковичи, и коротко приказал Ершову уезжать в Брянск. Тот отказался, и доложил, что в десяти километрах от поселка уже идут бои. Тогда, просто приказал ему разрушить станцию, и добавил, что мост взрываю! Всё, железнодорожники своё уже отработали.
Я стоял у машины, и задумчиво курил, На северо-востоке разгоралось зарево, Ершов работал на совесть. Из единственного оставшего в городе репродуктора, на здании обкома звучала вечерняя сводка Совинформбюро:
«В течение восемнадцатого августа наши войска продолжали вести ожесточённые бои с противником на всём фронте. После упорных боёв наши войска оставили город Кингисепп.
По уточнённым данным, за шестнадцатое августа, в воздушных боях сбито не девятнадцать немецких самолётов, как указывалось ранее, а двадцать пять самолётов. За семнадцатое августа в воздушных боях сбито двадцать два немецких самолета. Наши потери — восемнадцать самолётов.
В Балтийском море наши торпедные катера и авиация потопили немецкую подводную лодку и два транспорта противника.»
Уже в темноте, машина подъехала к железнодорожному мосту. Пройдя привычную процедуру опознания, и приказав сержанту снимать караулы, я спустился в землянку. Подключив разъемы, затянулся горьким дымком, и откинул верхнюю крышку. Последовательность действий помнил, но вот сделать это всё, никак не мог решиться. В дверь постучали:
— Товарищ капитан!
— Войдите. Что у вас, сержант?
— Ваш приказ выполнен, красноармейцы в машине, лодка приготовлена.
— Хорошо, значит наступает дефолт.
С этими словами, я стал крутить рукоятку, и дождавшись, когда загорится лампочка, решительно повернул тумблер. Взрыв меня разочаровал. Конечно, из блиндажа вспышки видеть мы не могли, но звук был какой-то глухой, и явно не киношный. Но зато скрежет и визг ломающегося металла, дал бы сто очков вперёд любому спецэффекту. Мы выбежали на волю, и успели заметить, как графитно-чёрные, на фоне тёмного неба, пролёты моста рушатся в бурно вскипающую воду.
— Вот и всё. — С ледяным спокойствием отметил я. — Половина дела сделана. Пойдёмте, товарищ сержант посмотрим, на месте ли наша лодка?
На следующий день, я так же на площади, прослушал утреннею сводку:
«В течение ночи на девятнадцатое августа наши войска продолжали вести бои с противником на всём фронте».
Краткость сводки была тревожной, и люди расходились с хмурыми лицами. А мне пришлось мучиться мыслями, поджигать или нет? Сегодня враг захватит Гомель, то есть мешок завяжется. Люди, беженцы, куда они идут? Над Калинковичами густой дым уже смешивался с тёмными тучами, явно собирался дождь. Первый дождь за мой месяц в сорок первом году. Пойдёт, или нет? Нет, сегодня поджигать мост не буду, но людей надо предупредить, что впереди немцы.
Свой первый дождь я решил встретить в городе, в моем городе. Отослав водителя, я поправил кобуру, и неторопливо пошёл по давно не метёной брусчатке площади. «Старшина Скрипко был бы в ужасе», подумалось мне «На его участке, такая грязь.» Ветер гонял по площади обрывки бумаги, солому, резкими вихрями вздымая мусор на высоту почти моего роста. Придерживая фуражку, я дошёл до здания НКВД, и оглянулся. Чёрная туча стремительно неслась по небу, а вот Калинковичей уже не было видно из-за сплошной стены дождя. Сиреневый куст молнии соединил землю и небо, и вдогонку гулко грянул гром. Коварная мысль проползла в мою голову, заставив похолодеть: «А если в бензохранилище?» Впрочем, всё равно было поздно. Ливень налетел на город, как конница Булак-Булаховича, почти двадцать лет назад. Манеры у него были такие же бандитские. Моментально пробив гимнастерку, вода каплями, сливающимися в струйки заскользили по мне, льдом охлаждая кожу. Я не стронулся с места, пускай. Мне ничего уже не страшно, я сделаю всё, что задумал. Руками, зубами, но мост уничтожу. Хорошо, что не зажёг его сегодня, такой ливень мог бы сбить пламя, а на второй раз керосина могло бы и не хватить. Выйдя из под дерева, и не обращая внимания на ливень, заторопился на остров. Надо всё осмотреть, не залило ли окопы и блиндажи? Как много не знаю, ещё больше не умею, но отвечать за всё это моя боль, и моя привилегия. Осталось совсем немного.
Сто тридцать восемь человек, из них двадцать семь человек в нарядах и караулах. Итак, сто один, и я — сто второй. Втрое меньше чем было спартанцев у Леонида, но мне как и ему нужны только добровольцы. Неторопливо пройдя вдоль строя, я старался заглянуть каждому в глаза. Понимают ли люди, на что я попрошу их остаться?
— Товарищи солдаты! Нет, я не оговорился. Мы все солдаты и здесь мы — последние солдаты страны. Завтра утром нам придётся вступить в бой. Мост мы подожжём, но враги близко, и они приложат все усилия, чтобы захватить этот мост целехоньким. Мост деревянный, сделан на совесть, и гореть будет долго. Всё это время нельзя допускать фашистов в город. Я не приказываю, хотя, конечно, могу. Я прошу добровольцев сделать два шага вперёд. Стоп! У вас есть время подумать.
С этими словами, демонстративно достав часы щёлкнул крышкой, и отвернулся к городу. Город, мой вечный город, через четырнадцать лет ты будешь праздновать восьмисотлетие. Город, сейчас прижавшийся к реке-кормилице, я помню тебя в будущем большим и красивым. Город Белорусской Швейцарии, отринувший страх, и смело поднявшийся на холмы, зеленеющий бережно сохраненными садами, самый чистый город республики, прости меня. Я не могу остановить врага, но задержать его, помешать победно вступить на твои улицы, я смогу! И сделаю это, пусть даже я останусь один.
Вновь щелкнув крышкой часов, повернулся к строю, и негромко сказал:
— Добровольцы, два шага вперёд.
Весь строй слитно качнулся и сделал два шага. Нет, ошибаюсь. Всё-таки нашлись люди, которые не смогли переступить границу между жизнью и почти неминуемой смертью. В тишине слышен был только скрип песка под моими сапогами, когда я вновь обходил строй. Красноармейцы, солдаты, смело глядели мне в лицо, и никто не отводил взгляд. А я каждого спрашивал глазами «Ты всё понимаешь? Ты готов?», и каждый молча отвечал: «Я — готов!» Второй строй я обходить не стал. Зачем? Я никого не собирался осуждать. Вместо этого я вызвал старшину второй роты:
— Ефрейтор Рудинский. До утра подготовьте документы на увольняемых в отставку по состоянию здоровья. Тихо, тихо, товарищи бойцы. Для вас так будет безопасней. И ещё, старшина. Оружие принимать по описи.
Утром демобилизованные бойцы ушли в город. Их было тридцать два человека. Оставшихся загрузил работой. Во все наши машины были загружены бочки с керосином, которые мы расставляли на мосту. Впрочем, тут же бочки открывались и содержимое щедро выливалось на настил. Опять я не продумал! Жаркое солнце вызывало бурные испарения, и люди задыхались. Хорошо, что на складе нашлись штук двадцать противогазов, и я вновь вознес к небу молитву за здоровье Абрамзона! Когда из репродуктора зазвучали знакомые позывные, мы уже почти закончили.
