Гусляры грянули залихватским, слегка усталым, перебором, хозяин скоморохов, держась за голову в отчаянии, ушел в пристройку. Вспомогательные скоморохи в количестве семи рядком вышли на большой низкий помост, пращур будущих просцениумов. Одновременно повернувшись лицом к чуть притихшей, но все еще занятой легкомысленными разговорами и зубоскальством аудитории, скоморохи пропели хором четыре ноты равной длины через равные интервалы — тонику, третью ступень, доминант, четвертую ступень в мажорном ключе — «у, у, у, у» и сказали «пшшшш», изображая таким образом ночную рощу. Гусляры спохватились и дали аккорд в неправильной тональности. Нужно было бы им теперь посидеть тихо, дождавшись, когда снова настанет момент дать аккорд, но профессиональная гордость взяла верх, и они снова дали аккорд — правильный, что и сбило с ритма скоморохов. Хозяин в пристройке несколько раз не очень сильно ударил лбом в стену. Скоморохи решили, что он так дирижирует, и более или менее стройно начали сначала — «у, у, у, у, пшшшш». Гусляры с достоинством ударили по струнам.
С гордо поднятой головой на помост вышла нарочито степенным шагом Ларисса, и вспомогательные закричали, «Ай, ай, злая волшебница Полесья!» и присели, обхватив руками и локтями головы и шеи.
Рубаха и свита Лариссы едва доставали ей до бедер, а порты затянуты были поверху широкой черной лентой, подчеркивая, а не скрывая, контур стройных крепких ног. Также лентой поверх гашника затянута была талия, и руки от предплечья до запястья. Аудитория притихла, мужчины смотрели во все глаза.
— Что, страааашно? — грудным меццо вопросила Ларисса, поглядев сперва на скоморохов, а затем на аудиторию. — Хо.
В аудитории робко засмеялись.
Две недели добивался хозяин правильного произношения этого «хо» после тщательно выверенной паузы. Ларисса выливала на него ушаты презрения, говорила, что это глупо и совершенно не смешно, лишнее, и никто не засмеется, и выглядит это все ужасно вместе с дурацкой башенкой, а канат нужно крепить под другим углом. Но вот — засмеялись. Кончено же, это получилось случайно, что засмеялись. А может и не случайно, поскольку Ларисса не редьку лопатила все эти годы, а училась искусству исполнения и умела своим талантом оправдать любые глупые недочеты хозяина и бестолковость остальной труппы.
Вертикально подняв левую руку, Ларисса взялась ею за свисающий канат. Скоморох запел:
А жила в лесу дремучем заколдованном
Нехорошая и злая волшебница…
Ларисса, держась за канат, учтиво сделала аудитории ручкой. В аудитории захихикали.
А жила она неполных двести сорок лет.
И боялись там ходить добры молодцы.
Ни купцы там не ходили, ни странники.
Потому, кто заходил туда, обратно он
Никогда потом в селеньях не показывался.
И жила себе волшебница по-птичьему…
Ларисса, напрягши незаметно левую руку, и почти незаметно присоединив к ней правую, сделала показавшееся публике легким движение — и зависла вертикально, вниз головой, над полом, выбросив стройные ноги вверх и ступнями стискивая канат для баланса. Перебирая руками, она поднялась, снова без видимых усилий, на четыре локтя вверх.
…И по-рыбьему жила, и по-звериному,
Позабыла, как людское племя выглядит,
И какими языками изъясняется.
В два приема — сперва вытянув ноги горизонтально, а затем плавно их опустив вниз, Ларисса поменяла положение на канате и, протянув канат между ступнями, позволила весу своего тела опереться на икры, незаметно давая таким образом отдохнуть рукам и плечам.
Скоморохи встали вокруг каната и подняли одновременно головы. Вися над ними, Ларисса улыбнулась лукаво, повела одной рукой и, резко нагнувшись к ним, крикнула:
— Съем!
Скоморохи отпрыгнули в разные стороны.
Какая-то весьма привлекательная женщина томно попросила Жискара показать ей вид из окна второго уровня, но Жискар, не сводивший с Лариссы глаз, отмахнулся.
— Plus tard, — сказал он. — On verra ça après.[2]
У женщины сделалось удрученное лицо.
Выход на помост Бревеля привлек внимание публики — теперь заулыбались восхищенно женщины. Высокий, стройный, в простых белых одеждах и белых сапожках, в бутафорском лавровом венке поверх почти альбиносовых волос, Бревель замер на краю помоста, совершенно спокойный, ноги вместе, руки в стороны, голова опущена.
— Где же она, моя прекрасная возлюбленная? — спросил он глуховатым голосом, красивый тембр которого заставил нескольких зрительниц замычать носом — «Мммм». — Где же?
Он опустил руки, поднял голову, и глядя перед собой, как очарованный, пошел вдоль той линии, где несколькими столетиями спустя расположились бы огни рампы. Когда он проходил мимо висящего вертикально каната, под Лариссой, плясунья вскрикнула умилительно-испуганно «Ай!» и мгновенно переместилась по канату на два локтя вверх, поджав ноги. Зрители засмеялись.
Бревель вернулся и повернулся лицом к публике, а спиной к канату. Ларисса сделала рукой жест, означающий — ну, все, выхода нет, нужно рисковать. Осторожно, чтобы не заметил Бревель, она съехала по канату вниз и преувеличенно-гротескно, на цыпочках, непрерывно оглядываясь на Бревеля, прошла влево от него, ступила на натянутый канат, и, сгибая нарочито неизящно ноги в коленях (от чего ее изящество стало совершенно неотразимым) пошла по канату вверх.
— Кто-то здесь есть. Кто? — спросил Бревель, не оборачиваясь.
Ларисса остановилась, показала ему язык, и продолжила восхождение.
Снова засмеялись.
— У, у, у, у, — спели шесть скоморохов, а седьмой затянул:
На беду свою пришел ты, добрый молодец,
На погибель в лес дремучий заявился ты,
Нет тебе, добрый молодец, спасения,
Ни спасения нет, ни утешения.
Не ходи ты к башне этой заколдованной,
Не княжна в ней томится безутешная,
А волшебница живет не очень добрая.
Пока он пел глуповатые эти вирши, а гусляры аккомпанировали, шестеро вспомогательных исчезли в пристройке.
Бревель круто обернулся, а Ларисса, сидя на макушке башни и болтая театрально босыми ногами, помахала ему левой рукой, чувствуя себя в полной безопасности от посягательств пришельца.
— Кто ты, страшное чудище? — спросил оторопело Бревель. — Что ты смотришь с горы зачарованной на долину зачарованную?
Хозяин в пристройке хлопнул себя в отчаянии по бедрам. Учил ведь дурака не произносить «зачарованную» два раза в этом месте. Можно было сказать, «околдованной» или еще чего-нибудь. Может, права Ларисса — дурак он бездарный?
