Но вечером мы устроились в саду огромного особняка, смотрели и слушали танцы, исполняемые людьми с рогами оленей на голове, а скрипка выводила веселую мелодию. Даже тогда, совсем ребенком, я весь дрожал от таинственных звуков навязчивой мелодии, она связывала какую-то часть меня с прошлым. Она была чем-то таким, что я знал всю жизнь, но и не подозревал об этом. Кристиан тоже чувствовал это. Толпа притихла; в музыке и в рогатых танцорах, ходящих по кругу, было что-то настолько первобытное, что всякий вспомнил, бессознательно, о прошедших временах.
И вот, опять, та же самая мелодия. И опять по моему позвоночнику побежали иголки. Гуивеннет и рогатый предводитель радостно танцевали, держась за руки, кружась вокруг друг друга; другие мужчины подошли ближе, их факелы вспыхнули ярче.
И внезапно, в самый разгар веселья, неуклюжий танец прекратился.
Гуивеннет повернулась ко мне и призывно махнула рукой. Я вышел из-под прикрытия деревьев. Гуивеннет что-то сказала предводителю ночной охоты и он широко улыбнулся. Он медленно подошел ко мне, и обошел кругом, внимательно разглядывая, как если бы я был скульптурой. Он него совершенно невообразимо пахло, а еще несвежее, зловонное дыхание… Он был выше меня на целую голову. Он протянул руку и дружески сжал мое правое плеча гигантскими пальцами; совсем простой жест, но я решил, что он сломает мне кость. Но из-под густого слоя черной краски появилась широкая улыбка, и он сказал: — Масгойриш к'к' зас'к хурас. Арт'с. У?
— Полностью согласен, — прошептал я, улыбнулся и в свою очередь сжал его плечо: под шкурой скрывались стальные мышцы. Он зашелся громовым смехом, покачал головой и вернулся к Гуивеннет. Они поговорили несколько секунд, потом он взял ее руки в свои, и прижал их к своей груди. Гуивеннет обрадовалась, и, когда этот короткий ритуал закончился, он опять встал на колено, а она наклонилась и поцеловала его в затылок. Потом подошла ко мне, идя медленно и не так возбужденно, хотя мне показалось, что в свете факелов ее лицо пылает предчувствием и страстью. Возможно любовью. Он взяла меня за руки и поцеловала в щеку. Бритт последовал за ней. — Магидион! — сказала она мне, представляя его, потом обратилась к нему. — Стивен.
Он посмотрел на меня, с удовольствием, но в его прищуренных глазах было что-то такое… почти предупреждение. Магидион, лесной опекун Гуивеннет, предводитель Джагут! Слова дневника отца всплыли перед моим внутренним взглядом, пока я глядел на него, и я почувствовал, как Гуивеннет придвинулась ко мне поближе.
Остальные тоже подошли, держа высоко факелы. Темные лица, но не угрожающие. Гуивеннет указывала на каждого из них и говорила: — Ам'риох, Киредин, Дунан, Орайен, Кунус, Озри…
Внезапно она помрачнела и посмотрела на меня; ее сияющее лицо заволокло печальное осознание. Она посмотрела на Магидиона, что-то сказала и повторила слово, безусловно имя: — Риддерч?
Магидион печально выдохнул и пожал широкими плечами. Он что-то коротко и тихо сказал, и Гуивеннет крепче сжала мне руку.
В ее глазах появились слезы. — Гуллаук. Риддерч. Ушли.
— Ушли? Куда? — тихо спросил я.
— Позваны, — ответила Гуивеннет.
Я понял. Джагад позвала сначала Гуллаука, а теперь и Риддерча. Джагут принадлежали ей, они были ценой свободы Гуивеннет. Теперь они охотились в других местах и временах, и делали то, что хотела Джагад. Их рассказы принадлежали другой эпохе; их путешествия стали легендой другой расы.
Магидион вынул из своих мехов короткий не отточенный меч и ножны к нему. Потом дал их мне, негромко что-то сказав, как будто зверь проворчал. Гуивеннет с радостью глядела на нас, и я взял подарок, вложил меч в ножны и поклонился. Его гигантская рука опять сжала мне плечо, очень болезненно. Он наклонился ко мне и что-то тихо прошептал. Потом широко улыбнулся, подтолкнул меня ближе к девушке, громко крикнул ночной птицей — его товарищи повторили — и отошел от нас.
Держась за руки, мы с Гуивеннет смотрели, как ночная охота возвращается в глубины леса, факелы постепенно исчезали вдали. До нас долетел последний отзвук рога и лес опять затих.
* * *
Она скользнула в мою кровать, обнаженная холодная фигурка, и, в темноте, потянулась ко мне. Мы лежали, обнимая друг друга, слегка дрожа, хотя даже в эти мертвые утренние часы было совсем не холодно. Сон слетел с меня, все чувства обострились, тело трепетало. Гуивеннет шептала мое имя, я ее, мы целовались и обнимались, все более страстно, более интимно. Ее дыхание стало самым мелодичным звуком в мире. Только с первыми лучами рассвета я опять увидел ее лицо, такое бледное, такое совершенное. Мы лежали, совсем близко, успокоившись, глядя друг на друга и, иногда, смеясь. Она взяла мою руку и прижала к своей маленькой груди. Потом схватила меня за волосы, за плечи и, наконец, за бедра. Она то извивалась, то лежала спокойно, плакала, целовалась, касалась меня, показывала, как касаться ее, и в конце концов залезла под меня. После первой же минуты любви мы уже не могли оторваться друг друга; смеялись, хихикали, терлись друг о друга, как если бы не могли поверить в то, что произошло. Но оно действительно произошло.
И с этого мгновения Гуивеннет сделала Оак Лодж своим домом; она поставила копье рядом с воротами — знак, что она закончила с дикими лесами.
Я любил ее больше, чем мне самому казалось возможным. Я только произносил ее имя: Гуивеннет, и у меня голова шла кругом. А когда она шептала мое имя и дразнила меня страстными словами на своем языке, я чувствовал боль в груди и счастье переполняло меня.
Мы поддерживали и чистили дом, и перестроили кухню, сделав ее более пригодной для Гуивеннет, которая любила готовить, как и я. Над каждой дверью и окном она повесила боярышник и веточки березы: защита от призраков. Мы вынесли из кабинета мебель отца и Гуивеннет устроила в этой захваченной дубами комнате что-то вроде личного гнездышка. Лес, отвоевав себе место в доме, похоже успокоился. Я почти ожидал, что однажды ночью огромные корни и ветки пробьют стены и штукатурку, и Оак Лодж превратился в переплетение деревьев, из которого кое-где будут виднеться окна и куски крытой черепицей крыши. А пока молодые деревья в полях и саду становились все выше и выше. Мы с трудом вычистили от них сад, но они столпились за изгородью и воротами, образовав вокруг нас что-то вроде фруктового сада. И если мы хотели добраться до главной лесной страны, нам приходилось продираться через этот сад, протаптывая тропинки. Этот огороженный отросток леса был не меньше двух сотен ярдов в ширину, и с каждой стороны от него простиралось открытое поле. В результате дом поднимался из середины деревьев, а крыша заросла дубами, выросшими из кабинета. И вся область была странно, даже сверхъестественно спокойной. И тихой, за исключением смеха и работы двух людей, населявших садовую поляну.
