Ладно, чего уж. Слова – они слова и есть. Пусть выкричится – легче станет. А то ведь ярость копить вредно. Это Бурцев знал по себе.
И еще разок – ать!
– А-а-а! Фа-а-ашист! – заливаясь слезами, прорыдала княжна.
Ух ты, новенькое бранное словечко появилось в лексиконе Ее Высочества? Словечко, в сердцах брошенное Бурцевым штурмбанфюреру СС.
– Фа…
Ать! Ать! Ать!
– Фа-а-а-ай-ай-ай!
Фашист, говоришь? Ну, это ты, вообще-то, напрасно подруга. Вот в эсэсовском хронобункере над тобой измывались фашисты. Настоящие. А здесь – так… Любящий муж поучает любимую жену. Любя поучает. И только-то. Так что…
Ать!
– А-а-а!
Визгу-крику было много, хоть флагеляция продолжалась совсем недолго. И притом, сказать по правде, Бурцев не особенно-то и усердствовал – крови, вон, почти нет. Только красные рубцы на красной попе. Все-таки намерения сечь по-настоящему и спускать шкуру с негодницы у него не было. Требовалась просто показательная порка.
Ну, все, экзекуция закончена.
Он прикрыл подолом горящий зад жены, развязал руки. Помог всхлипывающей страдалице сползти с дерева. Сейчас надо держать ухо востро и глаза беречь. Чего доброго вцепится Ее Высочество ногтями в лицо.
Аделаида в драку, однако, не лезла. Одной рукой через ткань оглаживала посеченные ягодицы, другой – утирала слезы. И смотрела омытыми глазами как-то по-новому. С удивлением и опаской. Не отводила боязливого взгляда от прутика, которым Бурцев задумчиво похлопывал себя по сапогу. И за язычком следила – не ругалась больше. Таких разборок в их бурной семейной жизни еще не было. Вот и не знала Аделаида, как реагировать на подобное. Не знала и страшилась повторения.
– Ты… ты плохо со мной поступил, Вацлав, – осторожно сказала она. – Очень-очень плохо.
– Угу, – Бурцев сорвал травинку, сунул в рот.
Спорить он не собирался. Да, хорошего мало. Но почему-то не жалелось о содеянном. Ничуть. Душу отвел, в общем. За столько-то лет разок – можно. Нужно даже.
– Я… Я ведь плачу, Вацлав! Ты что не видишь?
Видел. По лицу Аделаидки, действительно, текли не слезы – слезищи целые.
– Я же пла-а-ачу… – Она ревела и дивилась непривычному спокойствию мужа.
– Угу…
Нет, слезками своими она его теперь точно не проймет. Нет больше твоей власти надо мной, Аделаидка, – думал Бурцев. Была, да вся вышла. Он все еще любил ее, но в любви этой и о себе не забывал. И о верных товарищах. Наверное, пришло время строить другие отношения. Как в домострое прописано, а не в слюнявых рыцарских романах.
– Я ведь убегу сейчас! – вскинулась княжна. – Возьму вот и убегу. Навсегда.
– Угу. – Бурцев жевал травинку и делал вид, что не смотрит на жену.
Бегать-то Агделайда Краковская всегда была горазда. Да только куда ей тут бежать-то? А если и дернет сдуру, так поймаем. И – Бурцев щелкнул прутиком по сапогу – продолжим науку. Догнать будет нетрудно – с постеганной попой, да в неудобном длинном балахоне шибко не побегаешь.
– «Угу»?! Да я! Ах, так… Так, да?
Бурцев спокойно наблюдал, как жена повернулась, побежала – демонстративно, но не очень убедительно. Собственно, она и не бежала даже, а быстро-быстро шагала. При этом Аделаида придерживала подол руками. Сзади. Чтоб грубый черный балахон не тревожил кожу пониже спины. И чтоб не путался в ногах. Княжна прихрамывала, ойкала и особой прытью похвастать не могла.
В редколесье видно далеко, так что Бурцев решил пока не преследовать артистку. Дал время образумиться. Авось, сама вернется. Ну а уж коль не вернется…
Он срезал мечом еще один прутик. И еще.
На пару секунду буквально отвлекся и…
– О Матка Бозка!
Сначала позвали Божью Матерь. Потом…
– Ва-а-ацлав!
Потом – его.
– Ми-и-илый! Спа-а-аси!
Крик был громким, звонким. Неожиданным был этот крик обиженной княжны. И – оба-на! – теперь Аделаида бежала по-настоящему – вприпрыжку, забыв о битой пятой точке. К нему бежала.
– Вацлав! Ва-а-ацлав!
С перепугу княжна металась меж деревьев, не видя, не слыша ничего. А за ней…
Бурцев присмотрелся. Люди какие-то за ней. И немало – несколько десятков. А то и добрая сотня наберется. Кое-как одеты, кое-как вооружены. Н-да, вооружены… На поясах – кинжалы, короткие мечи. Почти у каждого – арбалет за спиной. И по сумке на боку, набитой короткими стрелами. У некоторых – луки, но лучников немного. Бурцев насчитал их не больше полудюжины. Здесь все-таки уважали арбалеты. Луки – не жаловали.
Интересно, кто такие? Разбойники, что ли? Что-то вроде лесной братвы Освальда Добжиньского или, скорее уж, робин гуды швейцарской закваски.
Щитов, с которыми по лесу не больно-то и побегаешь, – нет. Доспехи есть. Но постольку-поскольку. Фрагментарно. У кого шлем поблескивает, у кого нагрудник, у кого кольчуга, у кого – наручи и поножи. Один арбалетчик красуется с латной перчаткой – вот и весь защитный комплект. Видно, что оборонительное вооружение – все сплошь трофейное, с чужого плеча снятое. И еще, похоже, лишним железом незнакомые бойцы старались себя не обременять. Некоторые и вовсе были облачены в легкие кожаные панцири или стеганые куртки. А кое у кого вместо шеломов на головах – повязки из плотной грязной ткани. Что-то вроде тюрбанов. С сомнительными защитными свойствами, зато кокетливо украшенные перьями.
Да, странные ребята. Идут не спеша, как на прогулке, – жиденькой, но длинной цепью. Облава – не облава, погоня – не погоня. А впереди – два всадника.
Один – при полном доспехе и при оружии. Другой – в хвосте – безоружен. Всадники тоже не торопятся – шагом едут.
Аделаида подбежала…
– Вацлав-Вацлав-Вацлав! Спаси-спаси-спаси!
Впечаталась в него с разбега, вцепилась клещом – рук не высвободить. И как спасать-то? Бурцев стряхнул жену. Бросил прутья, схватил меч.
– Что за люди?
– Да не люди то! Сатанинское отродье! Рожи страшны-ы-ыя. Я бегу – а они из кустов. Навстречу. Отовсюду. Мало, что рукой не достать. Ой-ой-ой, жуть какая!
И сразу же, без перехода:
– Ми-и-и-иленький, ты прости меня за то, что дурехой была неразумной, глупой. Прости, а? Господь, видать, карает меня сегодня за гордыню и неуважение к мужу, но, Божьим именем молю, Вацлав, не выдай на растерзание адовому племени.
Ого! Напугать-то Аделаидку немудрено, но вот довести до такого… Чтоб гордая княжна сама винилась и прощения просила, да после порки!
А лесной народец – все ближе.
Отступить? Поздно. От боя уже не уклониться. Не убежать. Их уже взяли в клещи и отсекали от дружины, не ведавшей, что происходит. К ним уже приблизились достаточно, чтобы…
Бурцев присмотрелся к лесным арбалетчикам. И разглядел, и понял, наконец, что нагнало на Агделайду Краковскую такого страху. И вздрогнул сам.
