Таланов старался угадать, к чему ближе то, что он слышал — к «хрюку» или «визгуну», но никак не мог определиться окончательно.
Вой приблизился, как-то сразу, рывком, самолет буквально выпал из серой пелены облаков, затянувшей небо от края до края. Хищный остроносый силуэт черным скособоченным крестом промелькнул сбоку и сделал глубокий вираж, снизившись метров до трехсот или даже ниже. Судя по крыльям и стреловидным очертаниям — скорее «визгун».
Таланов краем глаза увидел, как опасливо вжали головы в плечи его подчиненные. Самолет пролетал почти прямо над позициями батальона, по вытянутому эллипсу вдоль берега. Воздушный аппарат казался очень уязвимым и хрупким, у капитана прямо руки зачесались самолично разрядить в темно-серое металлическое брюхо пару очередей из станкового пулемета. Но он уже знал, что впечатление это обманчиво, даже по рядовому, привычному гироплану или гибридному аэростатическому планеру попасть «с рук» было нелегко — слишком сложно рассчитывать упреждение. А по машине летящей со скоростью далеко превосходившей привычные триста-пятьсот километров в час палить без специальных приборов и таблиц стрельбы — и вовсе бессмысленно, если только не в упор. Только выдавать себя и искать неприятностей на…
Додумать мысль Таланов не успел — самолет внезапно ушел вверх, резко, «свечой». Несколько секунд и звук мотора словно растворился в небе.
— Разведчик?.. — сипло, каким-то ватным голосом спросил связист.
— Как пить дать, — ответил за Таланова порученец и опасливо посмотрел на офицера. Ранее абсолютно терпимый и умеренно демократичный капитан теперь мог и на гауптвахту отправить за нарушение субординации.
Но Таланову было не до того, он считал. Три часа дня, с минутами, заход солнца в этих широтах с половины седьмого до семи. Значит, впереди еще более трех часов светлого времени. Слишком мало для того, чтобы полностью менять позиции. Слишком много, чтобы надеяться на то, что противник решит отложить все до завтра.
Стрекотнул телефон. Таланов снял трубку и без всякого энтузиазма спросил:
— Перекапываемся?
— Не получится, — прогудел в трубке голос Зимникова. — Даже со всем старанием — не успеем. Заканчивайте, что начали.
* * *
Что мог увидеть вражеский пилот, было известно только ему самому, а гвардейцам оставалось лишь надеяться, что их маскировка себя оправдала. Если самолет являлся полноценным разведчиком с фотокамерами, то даже с поправкой на дивную оперативность Врага Зимников надеялся хотя бы на час форы — пока тот вернется, пока проявят пленки, отдадут приказы. Хотя… Зимников подумал, что разведчики с фотоаппаратурой используются, скажем, для подготовки штурма долговременной обороны, а для боя передовых отрядов — много чести.
Что же, посмотрим.
Разведка и дозор минометчиков доносили о непонятной активности противника, держащегося в отдалении от моста. Там определенно что-то происходило, слышался шум моторов, но разведка не могла подобраться достаточно близко и сведения ограничивались сообщениями о концентрации до батальона пехоты и нескольких бронемашин неустановленного вида.
Батальон на батальон, пусть и с учетом того, что их часть теперь больше похожа на усиленную роту — это было терпимо. Зато они хоть немного окопались, а в оборонительном бою это дорогого стоит. По уму сейчас, после такого опасного пролета разведчика, следовало менять всю диспозицию, окапываясь заново, но в батальоне осталось слишком мало людей, которые слишком устали. А впереди хватало времени для нормальной потасовки, да и перспективы ночного боя никто не отменял.
Пехотного боя майор не боялся, судя по слухам и разведданным в этом деле Враг ничем особым удивить не мог. Отменная выручка его инфантерии отмечалась всеми, но и в гвардию дураков не брали. Четыре реактивные пушки и минометы вкупе с невозможностью переправиться иначе чем по мосту, в общем, позволяли побороться и с «броней». А вот вражеской артиллерии Зимников опасался по-настоящему.
Стало уже очевидно, что из какой бы преисподней не выполз Враг, там было очень жарко. Майор издавна, с сержантской юности и офицерского училища точно знал, что в современном мире большая война невозможна. Тысяча восемьсот семидесятые наглядно показали, что в столкновении индустриальных держав «победа» от «поражения» отличается очень условно. После этого наглядного и жестокого урока мировые игроки старались выяснять отношения на территориях третьих стран, не переступая порога за которым конфликты могли бы перерасти в новое побоище.
Поэтому даже в крупнейших армиях мира, как, скажем, у России, соединения формировались главным образом исходя из соображений мобильности, быстрейшей доставки в любую точку мира морским и воздушным транспортом. Габариты, вес, бронирование — все в проектировании оружия и боевой техники подчинялось в первую очередь требованиям транспортировки — как можно быстрее загрузить, перевезти и развернуть. Наиболее распространенным калибром были стомиллиметровые пушки-гаубицы. Сто двадцать миллиметров выделялись по особым случаям, а уж про сто пятьдесят и говорить нечего. Многие военные теоретики вообще отказывали в будущем ствольной артиллерии, предлагая развивать ракетное оружие и семейство минометов.
Но Враг таких естественных и очевидных вещей определенно не знал, он готовился к какой-то совершенно иной войне. Его бригады и дивизии, иногда даже полки совершенно свободно оперировали зверскими калибрами до двухсот миллиметров. Поговаривали и о трехдециметровых мортирах, но вот в это комбат уже не верил — такие стволы могли быть только в морской артиллерии.
Очень жаль, что не удалось достать мин и побольше взрывчатки. Заминировать подступы к мосту было бы в самый раз, но взрывчатки удалось наскрести только на частичное минирование пары пролетов самого моста, а обещанное подкрепление франков, которое должно было подвезти и пушки, и мины, запаздывало.
После долгого колебания майор приказал вернуться мотоциклистам и минометчикам, которых послал к холму. Он не строил иллюзий относительно возможности по-настоящему незаметно укрыться на той стороне, теперь же, после разведывательного пролета, надеяться на чудо было и вовсе глупо. Но все равно очень жаль, вынесенный вперед опорный пункт с пулеметами, двумя пушками и наблюдателями-наводчиками минометов могл хорошо потрепать противника еще на подходе. Хотя эффективность передового охранения давно была камнем преткновения в военной науке…
* * *
Зимников снова обходил позиции батальона, самолично проверял качество земляных работ и маскировки, решал вопрос с минированием моста. Время уходило, минуты одна за другой торопливо убегали в небытие, незаметно складываясь в часы. С каждым оборотом стрелки хронометра майор нервничал все больше, впрочем, старательно скрывая это от окружающих, которые и так были на взводе. Если разведка не ошиблась, и враг действительно замыслил новое наступление, то каждый мост в полосе наступления становится на вес золота, так же, как каждая минута промедления. И если враги так тянут, значит, либо у них ничего нет за душой, либо они просто очень хорошо готовятся. Но ради «ничего» не гоняют авиаразведку…
В четыре часа пополудни Зимников приказал сворачивать все земляные работы со словами «До центра земли не докопаете, а отдыхать тоже надо». Обедали концентратами, чтобы не демаскировать себя.
Тревога, усталость, ожидание скорой схватки нависли над позициями гвардии. И все то же небо, скрывающее солнце, надежно прикрывающее землю серым угрюмым панцирем…
Комбату было сложнее всех — он не мог подобно другим позволить себе ежесекундно смотреть на хронометр, показывая тем самым нервозность и тревогу. Время стало тягучим, словно американское изобретение под названием «чуинг-гам», оно уже даже не плелось, а тянулось, спотыкаясь и хромая на каждом шагу.
Пошел дождь. Скорее даже не дождь, просто в воздухе повисла мелкая морось, осаживающаяся на любой поверхности бисером крошечных капелек. Зимников выругался, несколько часов такого недо-дождя который разведет сырость плюс ночевка под открытым небом при обычных здесь плюс десяти и батальонному медику — хирургу Поволоцкому — будет, чем заняться.
Из соседней траншеи, где заняло оборону первое отделение второго взвода, доносились тихие голоса, один солдат рассказывал товарищам:
— … и морды у всех такие… характерные! Вот какие. Обмундирование не то, чтобы с иголочки, видно, что стираное, но не ношеное. Самое то для разного десантного брата. Чуть ли не каждый при пулемете. Я подхожу к одному и говорю: «Браток, огнем и дымом не разодолжишь?».
— И чего? — хрипло спросил другой.
— Разодолжил! — довольно ответил первый голос. — Во, зацените.
