— Я не сомневаюсь, — заверил его Хелье, — только не ори ты так. Весь город разбудишь.
— Что за беда! — презрительно сказал Дир. — Ковши — трусы, ежели проснутся, то на улицы не вылезут усмирять возмутителя спокойствия! Они тут все от печенегов попрятались, дрожат. А мы вот с тобою, Хелье, пойдем веселиться к храбрым людям — к печенегам! К Стехвании Беспечной пойдем! Печенегов я уважаю. Достойные враги. Они не обманывают, как бабы. Они нас презирают — и этого не скрывают, хорла! Владимир не взял меня в дружину, так я и печенегам наймусь! И князь об этом пожалеет!
— Не взял? — спросил Хелье. — Ты с ним разговаривал?
— С ним — нет. С подручным его — да. Подонок, хорла.
Дир замолчал, перестал размахивать ховрегом, и понурился. В молчании дошагали они до Аскольдова Места, от которого начинался, если идти вверх по склону, Пыльный Конец. Пыльным конец этот не было уже лет сто — олеговы люди насадили во время оно деревьев и замостили часть улиц. По каким-то канувшим в топи повседневной давности причинам, незадолго до Крещения один за другим появились в Пыльном Конце хорловы терема, а двадцать лет назад жилые постройки стали покупаться печенегами, постепенно вытеснявшими из блудоторговли славян и межей. В Пыльном Конце работали ночные заведения.
Хорлов терем Стехвании Беспечной пользовался популярностью и, помимо блуда, торговал еще несколькими формами порока. Здесь играли в азартные игры, проводили петушиные и кулачные бои до гибели одного из участников, здесь попирались решительно все запреты церкви и детинца. В то же время здесь весьма настойчиво следили за порядком, и для этой цели в доме денно и нощно дежурили двадцать устрашающего вида печенежских охранников. Завсегдатаи заведения, особенно те, кто побогаче, могли рассчитывать на полную личную безопасность. За ними по их просьбе посылали крытые повозки с охраной, доставляющие гостей в заведение, а затем отвозящие их домой. Треть этой элитной клиентуры составляли знатные или просто богатые женщины.
Печенег, охраняющий вход, потребовал, чтобы Дир и Хелье отдали ему сверды на то время, пока они будут пользоваться услугами заведения. Хелье хотел уже было уходить, но Дир, криво ухмыляясь, объяснил сигтунскому провинциалу, что это просто ритуал такой, коим сопровождается плата за вход, и сунул печенегу две золотые монеты. Печенег взял деньги и посторонился.
Только фасад заведения был сложен из кирпичей и побелен. Остальная часть постройки оказалась хоть и деревянной, но весьма добротной, с размахом. Стены уходили далеко ввысь, планировка впечатляла замысловатостью, а своды и арки говорили о глубинном знакомстве зодчего с основами греческой и римской архитектуры.
В одном из помещений за большим прямоугольным столом играли в модную в те времена в Киеве игру под названием касса — разновидность зерни с византийскими элементами. Вместо двоякокрашеных зерен использовались крашеные с обеих сторон медные монеты и деревянные буквенные таблички. Руководил игрой, следя за соблюдением участниками правил и отчислением четверти каждого выигрыша в пользу заведения тощий брюнет с неприятным бесстрастным лицом, предшественник крупье — профессии будущих веков. Для ставок употреблялась внутренняя валюта заведения — деревянные ромбы малого размера. Теоретически, подделать такой ромб не составляло труда. На практике этим никто долгое время уже не занимался. Владельцы заведения за подделку отрубали руки и отрезали уши, и все об этом знали.
Играющих было четверо, среди них одна женщина знатного происхождения, средних лет. Остальные, человек пятнадцать, наблюдали за игрой и делали ставки на выигрыш или проигрыш того или иного игрока, через руководителя. Игра шла давно, игроки и зрители приближались к высшей точке азарта. Еще три-четыре кона, и руководящий предложит сделать перерыв.
Дир подсел между женщиной и одним из наблюдателей.
— У меня такое чувство, — сказал он тихо женщине, — что ты выиграешь следующий кон. Увеличивай ставку. Чувство у меня такое.
Женщина посмотрела на него странно.
Хелье, решивший пока что не садиться, осматривался и вдруг заметил в дальнем углу группу людей, не занятых ни игрой, ни распиванием браги, ни даже шутливым разговором о том, о сем. Четверо мужчин беседовали о чем-то, что не имело отношения к заведению. И все бы ничего, но в одном из них, стоящему в профиль, Хелье узнал Житника.
В прошлую их встречу Житник проявил себя не с лучшей стороны, а такие грунки скоро не забываются. Тогда при Хелье не было сверда. А теперь был.
Четверо беседующих, договорившись о чем-то, направились в соседнее помещение. Хелье посмотрел на Дира. Друг его в этот момент говорил сидящему рядом с ним наблюдающему:
— У меня чувство, что она сейчас проиграет. Поставим на проигрыш.
Опрятно одетый холоп поднес к столу на деревянном подносе дюжину кружек с брагой. Дир взял одну и залпом ее осушил. Звякнули по столу брошенные в игру крашеные медяки. Хелье, решив, что Дир будет еще некоторое время следить за игрой, тихо и быстро пошел вслед за Житником и его собеседниками.
Четверо поднялись по какой-то угловой лесенке, один за другим. Хелье подождал, пока замыкающий (не Житник: Житник шел впереди) скрылся из виду, и пересек помещение. Тихо ступая и следя, чтобы ступеньки не скрипели, он поднялся по той же лесенке на узкий деревянный пассерель между первым и вторым уровнями терема. Здесь наличествовала всего одна дверь, и она оказалась открытой. Вытащив сверд, Хелье проследовал внутрь комнаты. Пусто, но справа обнаружилась следующая дверь, и из-под этой двери сочился свет.
Присев на корточки, Хелье заглянул в замочную скважину. Часть тускло освещенной комнаты за дверью была видна. Там кто-то ходил, раздавались голоса. Хелье приник к скважине ухом.
— Поэтому, — услышал он голос Житника, — нам ничего не нужно предпринимать в этом направлении. Люди Марии сами сделают так, что Предслава вдруг останется в Вышгороде.
— То есть, ее похитят у Владимира из-под носа.
— Похитят? Зачем же? Сама пойдет.
— Она что, влюблена в этого поляка?
— Этого я не знаю.
— А Владимир, естественно, против.
— И этого не знаю. Знаю только, что Владимиру не хочется в настоящий момент сердить Хайнриха Второго.
После некоторого молчания один из троих собеседников Житника сказал:
— Получается, что Хайнрих Второй, рассердившись, вступит с Владимиром в войну…
— …предварительно помирившись с поляком, — добавил другой собеседник.
— Именно, — подтвердил первый. — И вдвоем они придут в Киев…
— … и у власти окажется ныне опальный Святополк, верный Содружеству, — заключил второй.
— Не следует говорить все это вслух, — сказал Житник недовольным тоном. — И вообще это все покамест праздные разговоры. На вашем месте, друзья мои, я бы все-таки определился — из всех заинтересованных сторон, кого именно вы намерены поддерживать? Чтобы потом слезы не лить от досады.
После паузы, первый собеседник перечислил:
— Есть люди Марии, есть Болеслав, Святополк, Неустрашимые, и твой повелитель.
— У меня нет повелителя, — заметил Житник. Подождав, пока степень неловкости молчания достигнет нужного ему уровня, он продолжил, — Вы забыли упомянуть соседние силы, не имеющие прямого отношения к делу, но тоже весьма заинтересованные. Например, есть Базиль Второй Константинопольский. Также есть теплая парочка — Хайнрих и Бенедикт. Есть погрязшие во внутренних конфликтах Скандинавия с Британией. Также следует принять во внимание остатки империи Шарлеманя, терзаемые нынче теми же скандинавами. Сын Свена Вилобородого, Кнут, требует себе трон на острове. Санчо Третий воюет с Халифатом за иберийские владения. Это все очень далеко, на здешние территории никто из них не претендует, зато военные силы и золото запросто обмениваются на влияние даже на таком расстоянии. А также, есть наши всеми любимые печенеги, и есть межи, которые свое отвоевали, и теперь желают участвовать в делах только и исключительно с помощью манипуляций. И вы, друзья мои, очень неразумно поступили, не пригласив сюда ни одного межа.
— Межей в Киеве двадцать человек, — подал голос третий собеседник.
— Да, — подтвердил Житник. — И все они имеют больше дел с Содружеством Неустрашимых, чем все мы, вместе взятые. Им не нужен тайный список руководителей Содружества, которого у нас с вами до сих пор нет. Они и так всех знают поименно и, возможно, лично.
— С нас хватит главного межа, — возразил первый собеседник. — Нам, Житник, все равно, кто будет следующим правителем — так или иначе, все киевские князья ковшеют за месяц. Дело не в правителе, но в исполнителе. Тридцать лет мы терпим этого кровопийцу.
Житник понимал, что имеется в виду, конечно же, Добрыня. Этих не переубедишь, да и не стоит оно того. Межом Добрыня никогда не состоял, и кровопийцей последние лет двадцать был не больше, чем любой другой исполнитель воли властителя в любой стране. Но зажиточных киевлян и просвещенную болярскую молодежь объединяла нынче иррациональная, звериная ненависть именно к Добрыне, и они готовы были присягнуть на верность кому угодно, хоть дьяволу, хоть Хайнриху Второму, лишь бы увидеть Добрыню на лобном месте в качестве приговоренного. Забавно, что собственно князя Владимира уже списали со счетов. Совсем недавно он был Красное Солнышко, «не знавший» о злодеяниях своего приспешника (от него их «скрывали»). Совсем недавно он был «защитник Руси», «возлюбленный сын Киева» и прочая, и прочая. Сегодня эти люди уже искали себе нового повелителя — Святополка ли, Бориса ли, Ярослава — а Владимир в детинце воспринимался всего лишь как украшение, память о славном прошлом. И опять они боятся говорить о печенегах, подумал Житник. Намекай, не намекай — стыдно, вот и молчат. Расселись тут, понимаешь ли, посреди печенежского притона, и делают вид, что печенегов не существует. А что, подумал он с иронией. Все эти славяне-скандинавы зажрались да заютились, слопали и государственность и честь, запили брагой, и хотят спокойной жизни. За полтора столетия Киевская Русь из младенчества, пробежав рысью по молодости и зрелости, пришла в дряхлость, и дикие, яростные печенеги ждут своего часа. Будущее за ними. Не стать ли мне печенежским князем?
