и все, затаскают по допросам, начнут проверять и, скорее всего, выяснят, что в самолете, прибывшем в Карфаген, место Лео Тальпаллиса пустовало.
Слишком рано я засветился, теперь точно не выкрутиться, ведь на случайность два таких совпадения не списать.
Она с третьего уровня, ее зовут Мариам, ей тридцать один, как и мне. Она умна (15), для своей профессии развита физически (10) и не верит ни в одного бога, а еще у нее склонность к телепатии (2).
Ожидаю разоблачения, а она будто специально тянет время.
— Мариам Линн, — представляется журналистка, хотя на самом деле она не Линн, а Лейнгонза. — Третий канал. Поступили сведения, что преступника, которого вы взяли живьем, застрелил снайпер и зацепил гуляющую неподалеку девочку. Как думаете, зачем это трикстерам, которые ставили целью убить как можно больше народа?
Ай да молодец! Похоже, Мариам топит за оппозиционный Боэтарху блок — великие роды издревле конкурируют за власть. А может, просто не в курсе, что теракты — нынешняя политика устрашения, чтобы сплотить низы против общего врага и отвлечь от беспредела, который творится вверху.
— Ваши сведения не совсем точны. Террорист пришел с той девочкой…
Зал тонет в удивленных возгласах, поднимается гвалт. Майор хлопает в ладоши.
— Господа, потише!
Журналисты успокаиваются, и я продолжаю:
— Бомба была у ребенка в рюкзаке, и девочка что-то знала о преступнике. Потому снайпер, а может, снайперы, которые вели его, девочку тоже убили. Я еще не разобрался, кто такие трикстеры и чего они хотят, и выводы делать не могу. Но точно с этими терактами не все так просто, как кажется.
Моя информация тоже произвела эффект разорвавшейся бомбы: на меня обрушились сторонники вины трикстеров и те, кто придерживался теории заговора правящих верхушек. Пришла пора изображать недалекого приезжего, который слабо представляет, что такое зиккурат, чем жители второго уровня отличаются от обитателей третьего, а беты от альф. В итоге журналисты быстро теряют ко мне интерес, и на второй круг вопросов идут немногие, причем мне их больше не задают, фальшиво улыбаясь, отдуваются Оллеб и Луций Тория. Последний, похоже, тоже не догадывается о том, кто заказчик терактов, и придерживается версии «не так все просто».
Предпоследний вопрос, то есть реплику, Мариам адресует мне:
— От лица всей мыслящей общественности выражаю благодарность Леонарду Тальпаллису и его команде! Леонард, благодаря тебе десятки людей остались живы. Больше чем уверена, что способность оказываться в нужное время в нужном месте — не просто случайность, очень хотелось бы увидеть вас почетным гостем моей авторской программы «Мир говорит».
Журналистка намекает, что обо всем догадалась, но готова обменять молчание на рейтинг своей программы.
— У меня мало свободного времени, но обещаю подумать.
Мероприятие длится около часа. Кир с трудом борется с зевотой, а мы с Эдом переглядываемся, ждем момент, когда можно будет поговорить о сведениях, которые он нарыл.
Наконец майор объявляет окончание встречи, публично обещает нас наградить и приглашает на ужин на яхте класса «фламинго», любезно предоставленной спонсорами. Тут даже у Оллеба загораются глаза, только я злюсь, что потеряю время. Кир так вообще расцветает и перья распушает.
Под прицелами камер нас в сопровождении руководителей разных отделов проводят по красной ковровой дорожке к лифту, мы поднимаемся на стартплощадку, над которой парит бело-зеркально-хромированная тау-«фламинго» и грустит старенький «ястреб».
А дальше происходит то, что и должно было произойти. Чистенькие и холеные штабные во главе с майором направляются в сторону, а нас просит остаться грустный молодой лейтенант, кивает на «ястреба».
— На фламинго пойдут только офицеры.
Кир чуть не плачет от обиды, Оллеб ярится — наверное, он уже представил, как вывешивает фотографии отдыха на «фламинго», приятели лопаются от зависти, а девки прыгают в постель. Эд похож на утомленного жизнью молодого пса.
Как я ни стараюсь, не удается сдержать едкую реплику:
— А вы чего ждали? Вы лишь пыль у них под ногами, они ж почти все с третьего… — прикусываю язык.
Оллеб ухмыляется:
— А я говорил. — Он обращает к выделенному в сопровождение юнцу: — А нам обязательно лезть в эту развалину? У нас такая же на стоянке. Может, лучше просто спуститься?
— У меня приказ именно отсюда отправить вас туда, куда вы скажете.
В голосе лейтенанта — недовольство. А ведь он может запомнить наш разговор и через пару лет, когда получит должность, отыграться на нас, мы ведь выше сержантов не поднимемся, и сегодняшний прием тому подтверждение.
Потому, чтобы не попадаться на глаза журналистов, уверенных, что героев чествуют должным образом, послушно лезем в «ястреб», отлетаем на полкилометра и высаживаемся, а потом топаем к своей машине, где Оллеб на разные лады пытается донести до нас, чтобы мы на работе не усердствовали, потому что инициатива наказуема. В реку его негодования вливается поток нытья Кира, и они отлично понимают друг друга.
В салоне нашего флаера замолкаем, потому что все разговоры записываются.
* * *
На втором уровне тоже есть свои ульи, только тут безопасно, потому что везде камеры, коридоры чистые, а квартиры втрое просторнее. В одном из таких жилищ обитает Эд.
— Мама, я с приятелем, — говорит он с порога, ему отвечают женским голосом, и, перешагнув через робота-уборщика, интенсивно работающего щетками, шагает в конец коридора, отпирает дверь.
Я зыркаю по сторонам, замечаю повсюду статуи Ваала и даже небольшой жертвенный алтарь, и меня берет злость, что я собрался помочь культисту Ваала. Когда за нами закрывается дверь, говорю:
— Правда, что ты собрался себя оскопить, лишь бы вернуть брата?
— Это Кириан треплется? — ворчит он, краснея, и переходит в атаку: — Я готов вместо него лечь под нож, просто это будет мой выбор, понимаешь?
Снова включается эмпатия, и я не просто понимаю — я чувствую бессилие человека, который знает, что, возможно, именно в этот момент погибает кто-то родной, и ничего не может сделать. В таком состоянии человек готов отдать что угодно и кому угодно.
— Понимаю очень хорошо, убери идолов, тогда будем говорить. Они не помогают нам, они забирают последнее и кормят пустыми надеждами. Для богов предпочтительнее их, — киваю наверх, — жертвы.
Эд не удивлен, он просто спрашивает, убирая статуэтку Ваала в ящик комода.
— Как можно ни во что не верить?
— Не верить нельзя. Потому я верю в себя, в то, что человек — тоже сила.
Эд усаживается за стол, открывает ноутбук, я придвигаю стул и седлаю его.
— Мой отец не самый последний человек, у него тоже есть связи, — говорит Эд, пока включается ноутбук и загружаются все программы. На экране появляется улыбающийся синеглазый мальчуган, очень похожий на старшего брата, Эд нажимает «ввод», открывает файл с фотографиями трех мальчиков и двух девочек. — Все они пропали без вести за последний месяц. Все спортсмены, Борис занимался акробатикой. У всех, кроме вот этой девочки, редкие группы крови, у Бориса третья, резус отрицательный. Пропавший сегодня ребенок — шестой. — Он упирается локтями в стол и сжимает голову. — Наверное, уже поздно, Бориса нет в живых.
— Не факт, — подбадриваю его я. — Их же не сразу пускают под нож, а готовят, снижают иммунитет, чтобы уменьшить риск отторжения. Ты говорил про косвенные улики, — напоминаю я.
— Единственное, что связывает этих детей, все они проходили обследование в медицинском центре «Бонус Эс», который специализируется на спортсменах, там выявляют хронические болезни.
— Действительно, улика косвенная. Проверяли этот «Бонус»?
— Да. Все чисто. Загвоздка в том, что соучредители с третьего уровня, о них нет сведений в общем доступе, и никак их не проверить. И вообще контора подозрительная, вот что им надо у нас на втором?
— Согласен. Но насчет «не проверить» — нет. Я попробую пробить через своих людей.
— Ха! Если мой отец не смог… Или ты лжешь насчет того, что ты — дикий провинциал.
— У матери остались тут родственники, и они неплохо стоят, — лгу я. — Что еще? Я одного не пойму, почему бы нуждающимся не заказать донора на ферме?
Сколько живу, столько знаю, что существуют фермы, куда черноротые за немалые для них суммы продают своих и чужих младенцев, детей там кормят лучшей едой, растят счастливыми, чтобы потом зарезать, но только сейчас при мысли о том, что такая мерзость существует, хочется уничтожить мир.
— А потому что стоит донор
