то, да. Он поначалу к Антонову ушел.
— И что? — я уже просто устал окуевать! Сын участника антоновского мятежа — в личной охране вождя большевиков!
Все на разные голоса хмыкнули. А Ваня мне просто рассказал, что приехал Михаил Иванович. В смысле Калинин, и договорился с мужиками. Месяца два по губернии мотался. Но мужики теперь за него- горой. Да и то, Боб, сначала продразверстку отменили, потом школы и клубы строить стали. А потом и специалисты поехали к нам.
— Специалисты? — в голове что то шевельнулось про пятитысячников и прочих коммунистов.
— Ну вот шрам — он ткнул пальцем в ногу — в позапрошлом годе, на сенокосе. Косой полоснул, сам себя, случайно, как в отпуске был. Ну думаю, приплыл. Ни тебе Цветкова, на Ширяева, плохо дело. Прихожу в больницу нашу, в деревне, а там доктор -девка, меня моложе! Помню, пришел, сел перед ней.
— Как вы себя, — спрашивает, — чувствуете?
— Знашь, — говорю, — заштопай меня, по быстрому, да я пошел.
— Это же, — она, знаешь, искренне так возмутилась, — не шутки! Возможно все серьезней чем кажется! И может плохо закончиться! Давайте все осмотрим и измерим!
Посмотрела голову и глаза. Вручила градусник. Теперь, говорит, показывайте рану
И сидит такая, выпучив глаза, смотрит.
— Ой, — говорит. — Ой. Это же это. Можно же того. Машину до района вызывать?
Но тут доктор пришел. Вроде как напарник у нее.
Весь из себя модный. Уложенные бриолином волосенки. Тонкие усики, полубаки, пробор. Брючки со стрелками, лаковые штиблеты. Разговаривает строго через губу, мол, ну что ты там, гегемон. Занемог?
Типичное, знаешь Рома, такое масковское мурло и сладкий сон пролетариата. Такой, когда пришел, допустим, ты раз в сто лет в кабак, а там- оно. И сходу начинает хамить и провоцировать себе суицид, — мол, а правда сегодня была прекрасная погода?
Это же, Боб, в наших краях такой праздник — поймать настоящего москвича! Ну, думаю, докторша эта красивая поплачет, и ко мне присмотрится.
Но мужики деревенские, меня строго предупредили. Что когда у соседской бабушки, после воспаления, в легких начала собираться вода, во всех райцентрах и облбольницах ее принимали так — сколько, говорите, лет? Шестьдесят шесть? Ну, хорошо же пожила. Дай вам, бабушка, бог здоровья и доброго обратного пути ко всем чертям. А модный этот мальчик Вася, наплевал на все, прибежал из отпуска в коровник. Вернулся оттуда в больницу с каким-то трехведерным коровьим шприцом. Проткнул бабку, откачал. Придумал какое- то страшное лечение. И, ничего, живет бабуля, который год живет.
Так-то, если разобраться, за время своей работы, тот Вася только с нашего села выходил куеву тучу вечно лишнего, никому ненужного народа.
А когда ему прилетает от начальства за особо смелые эксперименты и наплевательство на неприятности, — мол, нахрена ж ты рискуешь? Просто отправляй всех подыхать подальше. В область там, а то и Москва пусть хоть чуть пострадает. Пусть их там пинают за высокую смертность, А Вася ржет, — а, извините, что вы мне сделаете? Лишите меня шикарной годовой премии в пятьдесят рублей? Сошлете, куда подальше? А что, вот правда, есть еще куда дальше?
В общем, не знаю, Боб…Ходил я в нашу больницу — всегда с тоской.
Потому что, хреновые у нас врачи — неравнодушная эта красивая девочка. Вася этот… деятель эстетический.
Выходишь от них, как оплеванный, с грустным сердцем и мрачный. Хорошие люди — беспокоятся, хорошие люди — стараются, их прислала Советская Власть. А тут я, мудила, косой махать не умею.
— Мудила и есть- разлил Чашников — советский человек, и ты, Ваня, тоже- это государственное имущество. Которое, никому нельзя портить. Знаешь, что за порчу госсобственности полагается?
Мы выпили еще по одной, и я подумал, что Виктор, конечно стебется, как водится. Но, с другой стороны, того же Ягоду сняли с формулировкой «за бессмысленное разбазаривание людских ресурсов». Так что, Чашников не так уж и не прав.
И уж по всякому, в этой реальности никто не позволит просирать армию в бессмысленных атаках.
А еще меня мучил раздрай. Хотелось увидеть Сашку, но умом я понимал, что ничем хорошим это не кончится. И в лучшем случае, она получит от мироздания урок, без которого запросто может прожить всю жизнь. И не мне это дело инициировать.
Наверно от этого, вышло так, что мы с Воронцовой вступили в оживленную служебную переписку.
Судя по всему, Александра Илларионовна долго ждала от меня звонка. Прейдя в раздражение его отсутствию, приняла решительные меры, то есть позвонила сама. Выяснив, что Борисова приказано ни с кем не соединять, саданула крупным калибром.
В понедельник, брошенный мне в пачке других, конверт из НаркомПроса, ничем не отличался от других входящих. За одним исключением. Он был адресован мне лично, Борисову Р. О. Оформлен как положено, иначе фиг бы его привезли. Тонкость была одна, я не мог не ответить.
Правила предписывали ответ, или, если не в моей компетенции, отправку товарищам уполномоченным принимать решения. В реестре поступивших документов, конверт отписан мне. Так что порвать и выкинуть, или не ответить, нельзя. Хорошо хоть, у нее хватил ума не присваивать конверту литер срочности. Потому что под солидной шапкой «Народный Комиссариат СССР по вопросам просвещения и образования». Со всеми положенными отметками типа вх-исх, время поступления в фельдъегерскую службу( 9ч37мин), и прочее, было написано всего три слова:
— Немедленно мне позвони!
И подпись- Воронцова А. Л. И в исполнителях документа, значилась она же.
Я, честно говоря, растерялся. Я не собирался от Сашки прятаться. Просто полагал, что если дать ей понять, что я обычный скот, что трахнув девушку от нее убегает, она потоскует, попсихует, и станет жить дальше.
Глупость конечно. Все мы друг про друга поняли. Хотя, у меня все ж теплилась надежда, что мы не видясь — подуспокимся. Однако, такая беспардонная наглость, меня слегка взбесила. И я мстительно напечатал:
— Отказать без рассмотрения.
Прикрепил этот листок к ее, поставил отметку вернуть отправителю, и кинул конверт в ящик исходящих. Тщательно пометив в журнале, что документ отработан.
Но я, все же, не до конца понял, с кем связался. Потому что под вечер этот же конверт снова оказался у меня на столе. Вернувшись от Калинина, я его опять обнаружил в ящике входящих.
Под моей резолюцией, было напечатано:
— Нам нужно многое обсудить!
Подождав, пока
