Когда я проснулся, то, разумеется, никакого камня у меня в руке не было. Голова просто раскалывалась, я снова чувствовал себя отвратительно. До вечера я размышлял о своих снах. Списать их на чрезмерную увлеченность темой или свою излишнюю впечатлительность я не мог—иначе мне уже давно постоянно снились бы немецкие самолеты времен Второй мировой, субмарины, военные карты и ракеты «Фау». А также льды Антарктиды и вершины Тибета, безусловно. Но ничего такого в своих снах я не видел, как и ничего, подобного вчерашнему. К тому же я не отличался впечатлительностью и никогда не интересовался оккультными обрядами или обрядами посвящения в какую-либо секту или сообщество—а в том, что в этом сне меня посвятили в какое-то тайное общество, я уже не сомневался.
Следующей ночью мне снился тот же самый зал. Больше я никуда не падал, в этом сне я появился в точности в тот момент, как исчез из него накануне. Но в этот раз жертвенный стол был накрыт лиловой гладкой тканью, и никакой огонь в углублении-свастике на полу не горел. Фигуры расположились вокруг стола, я тоже стоял среди других у одного из углов.
— Помните, — глухим голосом наставляла фигура, стоящая во главе стола,—никто не должен пытаться прикоснуться к нему или спросить что-то, важное для него лично. Есть только один вопрос, на который мы хотим знать ответ, и только это должно занимать наши мысли. А теперь возьмемся за руки и вступим в круг.
Мы вступили в начерченный на полу круг и встали вплотную к столу. Главная фигура стала глухо читать на непонятном для меня языке нечто, напоминавшее ритмичные псалмы. Я вслушался. Язык больше всего походил на норвежский и одновременно с этим на искореженный до неузнаваемости немецкий. Стоявшая на столе металлическая посуда дрожала и звенела. Тем временем главная фигура все больше входила в экстаз, хрипло и бессвязно выкрикивая уже отдельные слова.
—Зиг! Зигрун!—наконец вскрикнула фигура и бессильно упала на край стола. Все замерли, и наступила почти полная тишина. Почти, потому что я слышал, как что-то шелестит в темноте за моей спиной, словно что-то жесткое или металлическое скользило по песчанику пола или стен. Звук приближался. Будто бы лишившаяся чувств фигура приподняла голову.
—Что в будущем?—слабо выдохнула фигура.—Победа? Победа и единство Рейха?!—Голос ее креп, говорила фигура по-немецки.—Единство и сила с нами?
Никто не отвечал, но я вдруг почувствовал безнадежность и безысходность в этом молчании. Отчаяние охватило меня. Я знал, что и единство, и сила необходимы нам, чтобы выжить и победить. Кто такие «мы», в тот момент мне было понятно, однако, когда я проснулся, именно этого я вспомнить и не смог.
—Он ответил,—произнесла главная фигура и достала кривой нож.—Никому не выходить из круга, пока он не уйдет. Он еще пожалеет, что не стал помогать нам.—Далее я слышал только глухое бормотание и удаляющийся шелестящий звук...
Проснулся я внезапно, как от удара, и еще многие часы после пробуждения ощущал отчаяние и сожаление в самых дальних уголках своего разума. Бессилие пугало меня, я чувствовал, что совсем скоро меня ждет борьба до последнего. Но борьба с кем? Кулаки мои непроизвольно сжимались. Удивляясь самому себе, я совершенно не мог ни на чем сосредоточиться, бесцельно бродя из угла в угол.
Следующей ночью мне опять не довелось скучать. В конце концов, не мог же я не спать вообще, а другого способа не видеть снов я не знал. Сон был не таким мистическим, но не менее ярким. Я и еще десятка два человек, одетых в те же плащи, уже с откинутыми капюшонами, бежали по каким-то коридорам, поскальзываясь на поворотах. В одной руке у меня был короткий кривой нож, в другой я сжимал тот самый остроугольный камень. За одним из поворотов мы натолкнулись на воинственно настроенную группу людей, с факелами и кольями в руках. Мы стали яростно от них отбиваться. По необъяснимой для меня причине я ненавидел этих людей, похожих на обычных крестьян. Я колол ножом направо и налево, то промахиваясь, то попадая по отвратительно податливой человеческой плоти. Потом меня сбили с ног и несколько раз пнули.
В следующие мгновения я снова бежал по кривому коридору, спускавшемуся вниз, потом, согнувшись в три погибели, выскочил из какой-то норы в земле на ночной темный берег реки. Отчаянно глотая воздух, я понял, что медлить нельзя, и, спотыкаясь, помчался по еле освещенной луной кривой тропе все дальше и дальше от каменной громадины у меня за спиной. Больше всего эта огромная чернота напоминала средневековый европейский замок. Вокруг него метались какие-то люди с факелами, слышались крики, пальба. Я бежал прочь, повторяя про себя: Мерзавцы. Грязная кровь. Глупцы. Не понимают, что они сами—главные враги для себя. Мы должны победить эту заразу среди нас, внутри страны. Но здесь, сейчас мы не сможем выжить. Они давят со всех сторон, мечтая задушить нас и Германию». В первый раз я произнес название страны, о которой непрестанно думал в каждом из снов. Никогда в жизни—и даже наяву—я не испытывал такой сильной ненависти к тем, «другим», людям, как в тот раз. Она рвала мое сердце на части, я плохо соображал и с трудом разбирал дорогу при свете низкой желтой луны... Острый камень, который я держал в руке, светился таким же лунным светом, как маленький фонарик...
«Еще парочка подобных экскурсий, и ты, Ганс-Ульрих, на недельку-другую выключишься из работы, залечивая свою больную голову, не дай бог, сердце или еще что-нибудь»,—размышлял я наутро, растирая разламывающуюся поясницу, и эти мысли меня вовсе не радовали. Ни какой недельке-другой не могло быть и речи, надо было продолжать срочную работу, которой я тогда занимался. Время не ждало, и я должен был торопиться. Кроме того, я и так отложил на неопределенный срок полагавшийся мне в том году отпуск.
Безрезультатно потратив еще около часа на поиск таблеток от головной боли и радикулита, я решил, что мне все же придется поехать к врачу—я не мог себе позволить развития ситуации в худшую сторону.
Мой старинный Друг доктор Мнишек Вондра, пожилой словак в очках и с эспаньолкой, родители которого приехали в Аргентину примерно тогда же, когда и мой отец,—у себя на родине они считались коллаборационистами,—выслушал меня очень внимательно.
— Вот что, мой дорогой Ганс,—сказал он с успокаивающей интонацией, проверив мое сердце и давление.—Физически ты в полном порядке для своего возраста. Но если сны действительно тебя сильно беспокоят, то, конечно же, необходимо принять меры. Вообще говоря, сны—это работа нашего сознания и одновременно с этим подсознания. Сознание создает сны из того, о чем мы недавно думали, что нас беспокоит, из информации, которой мы владеем, и даже из того, что, как нам кажется, мы помним очень плохо. Подсознание приносит в сны наши инстинкты, страхи, образы и неосознаваемые нами эмоции—все они бережно в нас хранятся, хотя и были изгнаны нами из сознательной памяти. То есть, проще говоря, сны отталкиваются от какого-либо ключевого момента, который был нами зафиксирован и спровоцировал сон. Постарайся вспомнить, когда и где ты читал, слышал или видел в кино что-либо подобное тому, что тебе приснилось во сне. И постарайся понять, какая цель у твоего сознания, когда оно повторяет тебе эту информацию в виде сна. Тот факт, что тебе продолжает сниться один и тот же сюжет с продолжением, означает, что эта тема—что-то действительно важное для тебя.
