Немцы будучи опытными и умелыми солдатами, быстро поняли что силы не равны и перегруппировались, а уцелевшие офицеры быстро навели порядок. Рассредоточившись вдоль шоссе и проведя одну неудачную атаку, германцы стали постепенно охватывать русские позиции с флангов, но в ожидании своей артиллерии не перли на рожон. После двухчасовой передышки, германцы провели еще одну атаку, но канониры Силакова и расчеты «Гочкисов» прижали Бранденбургцев к земле ураганным огнем, а когда броневик поручика Балакина, сыграл роль засадного полка Боброка*, немцы были вынуждены отступить. Потом была еще одна атака и когда стали кончаться боеприпасы, подполковник Романовский, приказал взорвать орудия и начать отход. Канониры ведя огонь остатками снарядов, дали этим возможность отойти остальным, а потом взорвали орудия и сами отступили под прикрытием пулеметного огня. Оторванный взрывом кусок орудийной станины, сшиб Ваську Силакова с ног. Тяжело раненый фельдфебель умер на руках у Владимира. Перед смертью, он попросил передать его матери в Тобольске небольшой сверток, это был зашитый сапожной дратвой кожаный кисет. Пути героев этого боя потом разошлись, разметала их Гражданская, но 23 февраля 1918 года они запомнили на всегда. Хотя двое из них встретились еще раз.
Полыхает Гражданская война…
Прошли долгие месяцы Гражданской и ее вихри занесли Владимира в Омск. Он попал в отдельный бронеотряд и мотался от Сибири до Урала на БеПо и бронеплощадках, удалось повоевать даже на легендарном Орлике*, на котором получил контузию, во время попытки партизанами взорвать путь перед бронепоездом. Неумелые в саперном деле таежники, умудрились взорвать себя вместо рельс, когда к ним приблизился десант с БеПо, во главе с Портупей-юнкером Глебовским. Владимир умудрился пролежать в госпитале все то время, когда как писал Красный Пиит Демьян Бедный* (он же в девичестве Ефим Алексеевич Придворов) в радостно-верноподданническом ерническом стишке –
Колчак расстрелян был в ЧеКа
Вздохнули интервенты тяжко
Остался пшик от Колчака
И адмиральская фуражка.
Плюнув временно на военные приключения, бывший юнкер решил подлечиться и отдохнуть в надежном убежище (которым оказалась таежная заимка, где скрывалась семья погибшего командира «Орлика») и потом всеми правдами и неправдами, попасть наконец в Тобольск, что бы выполнить последнюю волю Фельдфебеля Силакова
Февраль 1921 в Сибири не был удачным для Советской власти. Вся Сибирь пылала восстаниями. Владимир Глебовский, в замусоленном картузе, обрезанной шинели и с солдатским «сидором», тайком подобрался к окраине Тобольска и увидя на солдатах заставы бело-зеленые шевроны и кокарды, уже не таясь подошел к ним и попросил отвести себя в штаб. Его споро обыскали и отвели в Кремль, где находился штаб повстанцев. В большом помещении, явно бывшем присутствии, никого не было, кроме человека в офицерском кителе без знаков различия и роскошных белых бурках*.
— Господин полковник — доложил бравый конвоир. Вот задержали на заставе. Говорит что юнкер и сам к нам шел. Командир повернулся к задержанному, и Владимир почувствовал как слабеют его ноги, перед ним был подполковник Романовский, собственной персоной.
После обмена воспоминаниями, под жареную курицу с картошкой, домашние соления, немного самогона и крепкий чай, полковник сразу перешел к делу.
— Вот что юнкер — сказал он — Тебя я знаю, так что будешь адъютантом штаба, это нечто вроде поручика, но чины тут не сильно в чести. Я начальник Тобольского гарнизона, подчиняемся мы повстанческому штабу Долганева. Сил у Красных мало, но я думаю это не надолго. Так что день тебе на освоение и вот еще что… Ты я помню из Константиновского и там вы вроде броневики изучали… –
— Так точно господин полковник –
— Отлично. Тут у нас броневичок завалялся. Есть два пулеметчика и француз-механик, это будет твой комендантский взвод. Так что принимай хозяйство, а то скоро бронесилы нам ох как пригодятся… Кстати, а как у вас с оружием поручик –
— Был маленький «Штайр» 1909 года * да караульные отобрали –
— «Штайр «, это дамская пукалка. Короче так портупей-юнкер. За бой в восемнадцатом, тебе положен Владимир, а то и Георгий, но тут у нас с крестами напряженка, так что владей. –
Полковник подошел к сейфу и вынул оттуда никелированный револьвер устрашающего вида.
— «Мервин-Хулберт"*, самого Великого князя. Бьет как пушка. Калибр 11 миллиметров, да и им самим драться можно. — Владимир покраснев от радости, благоговейно принял легендарное оружие.
С самого утра, справившись у коменданта штаба из местных, Владимир отправился к Евлампии Ивановне Силаковой, матушке погибшего фельдфебеля. Мощный, по Сибирски крепко срубленный дом с маленькими оконцами и пристроенным лабазом, встретил Глебовского настороженной тишиной. Где то через пол часа стука в ворота и переговоров, он попал внутрь. Два огромных лохматых пса взятых на цепь и зацыканных дворником, всеравно порыкивали на Владимира, пока он шел к крыльцу и поднимался по лестнице в дом.
Евлампия Ивановна оказалась еще крепкой женщиной, лет сорока пяти на вид. Посмотрев на Владимира, она как то ослабела и молча села на лавку у стены.
— Садись сударь — устало сказала она показав на мощный старинный стул. Юнкер осторожно сел и вытащив из кармана, завернутый в чистую тряпицу сверток, положил его на большой, покрытый сероватой скатертью стол.
— Евлампия Ивановна. Ваш сын умер буквально у меня на руках и просил передать вам вот это, простите что только сейчас, но сами понимаете… война –
Женщина развернула сверток и взвесила в руке кисет. Потом встала, взяла из комода большие ножницы и распорола дратву сшивающую кисет, встряхнула его перевернув горловиной к столу и на скатерть выкатились несколько разноцветных камушков. Юнкер обалдело уставился на кучку каболаров.
— Так ты что сударь. Не знал что сюда вез? –
— Ну догадывался что, что-то ценное –
— И что не разу не хотелось заглянуть? –
— Так это же не мое. Чужое в смысле –
Женщина грустно улыбнулась и достала из кисета кусок бумаги и подала его Владимиру, а сама стала вспарывать ножницами подкладку кисета.
А Глебовский развернув записку, прочитал следующие слова — «Тот кто доставит этот кисет, пусть даже и пустым по адресу: Тобольск, Нижний город, дом вдовы Евлампии Ивановны Силаковой, что возле Крестовоздвиженского храма, получит золотом столько же сколько стоят эти камни.»
А Евлампия Ивановна, тем временем достала из за подкладки кисета старинный по виду медный крестик, благоговейно поцеловала его и сказала:
