Я подошел, вернее будет сказать - дохромал к Ваське. Он держался за колено и еле слышно, шепотом матерился.
- Ты неправ был, Глибин, - сообщил я ему. - Совсем неправ.
- Санька вернется по осени, ему расскажешь, - прошипел Васька.
- Не вернется твой Санька. Через два месяца он изобьет до полусмерти "салагу", получит два года дизеля. При возвращении в часть изнасилует проводницу в поезде и выпрыгнет из него на мосту, чтобы скрыться, уйдя по реке. Он ударится о ферму моста и разобьет свою дурную голову. Еще живой, но потерявший сознание, упадет в реку и там утонет. И я думаю, что это правильно. Там ему и место, твоему Саньке. Только тетку неведомую жалко и пацана, не пожелавшего стирать носки твоему братке. Вот так, Вася. Бывай.
- Откуда ты это знаешь? - Он привстал на руке, забыв, кажется, о своем разбитом колене.
- Так и будет, Глибин, так и будет. А ты сам под Мазари-Шарифом будь осмотрительнее.
- Где?!
- Запомни - провинция Балх, Мазари-Шариф.
Я подошел к Захару, сидящему на спине хлюпающего окровавленной сопаткой Панамы. Мой друг с удивлением размазывал по щекам и рукам кровь из разбитого носа и надорванного уха. Но в остальном, кажется, был в порядке и даже настроен на продолжение драки. Он воинственно оглядывал пустырь со своего насеста, и мне было совершенно понятно, что если кто-то из наших оппонентов задумает пошевелиться - Захар непременно понесется добивать неразумного. Ну да, ну да, мне тренер как-то поведал, что нет разницы, кто кому навалял: дозу адреналина оба противника получают примерно одинаковую.
- Чего, Захар, живой?
- У-р-роды! - Опухшие губы забавно искажали его голос. - Вовремя ты, Серый! Меня одного они затоптали бы в пять сек.
Я не стал говорить Захару, что если бы в подобную переделку мы с ним попали еще вчера - нас затоптали бы обоих. Вместо этого я помог ему подняться, и мы, охая и кривясь от боли, поковыляли восвояси - такие же грязные, как и в первом варианте моего будущего, но не побежденные.
Мой товарищ несколько раз порывался вернуться: "чтоб навалять этой оборзевшей гопоте!", и мне стоило больших усилий уговорить его забыть об этой скоротечной стычке. Но еще долго - сидя на лавочке перед его подъездом - мы смаковали подробности нашего "побоища", хвастались друг перед другом шишками и дырами на одежде, и Захар несколько раз порывался сгонять за пивом и позвать еще пару институтских однокашников, чтобы отметить нашу победу. Я же, напротив, совершенно не хотел огласки.
Если бы глупая Олька, ради которой и произошло это великое столкновение бойцовых оленей, узнала о его масштабах и итогах, Захару стало бы труднее пробиться к вожделенной девице: ему бы пришлось каждый день доказывать своей подружке, что он - самый главный самец в нашем небольшом городке. Я не хотел для него этих испытаний, которые, все равно, закончатся поражением - либо ему намнут бока, да так, что о всяких амурах придется надолго забыть, либо Олька возомнит себя такой королевной, что достойного ее принца найти в своем окружении не сможет. И виноватым в этом назначит Захара, поднявшего ей планку самооценки выше самых легких облаков. Пусть уж не знает, что и как там произошло - на пустыре за дискотекой.
Всю ночь я ворочался, часто просыпался; мне мнились и мерещились грандиозные события, в которых я был главным действующим лицом. Во сне ко мне приходили за советом Брежнев (хотя уже прошел почти год со дня его смерти) и все наше Политбюро -, я одолевал происки Рейгана и всех остальных буржуев. В общем, встал я поутру полный желания устроить свою жизнь правильно, и вообще - помочь всем, кому смогу. Предупредить, предостеречь, посоветовать, подсказать.
Мама рано ушла на работу, и мне пришлось самому делать для себя бутерброды, жарить вареную лапшу с тушенкой, а потом и мыть посуду.
По дороге в институт я купил "Комсомольскую правду", как делал каждое буднее утро, за исключением понедельников, когда газета не выходила. В ней нашлась статья на весь газетный разворот про некую старушку из Болгарии, предсказывающую будущее. Я потратил минут двадцать на то, чтобы внимательно прочесть её. Сначала с интересом, а потом мне стало смешно. Все пророчества далекой Ванги были мутноватыми по сравнению с теми четкими образами, что виделись мне. И я сам, едва глянув на фотографию предсказательницы, точно знал, что не пройдет и дюжины лет, как бабка умрет, оставив после себя массу записанных добрыми людьми фраз. И другие досужие люди найдут в этих обрывках любое нужное пророчество - от местечковых событий для любого участка суши на планете до глобальных катастроф и встреч с инопланетным разумом. Все это ерунда, не стоившая даже той бумаги, на которой была напечатана.
Со мной все было по-другому: я не предсказывал, я четко знал будущее, помнил, что станется с миром - до самой зимы 2012 года. Однако статья натолкнула меня на мысль о том, что если о моих способностях станет кому-то известно - меня просто замучают глупыми просьбами рассказать о будущем. И чем больше и точнее я стану рассказывать, тем чаще и настойчивее будут подобные просьбы. А потом непременно появятся серьезные дядьки в гражданском, и решат мою судьбу в свойственной их ведомству манере - тихо, просто, эффективно и крайне бесперспективно лично для меня. Словом, я решил молчать.
И молчал больше шести часов, изучая премудрости электротехники.
На последней паре, оказавшейся семинаром по "Научному коммунизму", я передумал. Потому что то, что я увидел в будущем своей страны, в будущем Коммунистической Партии, мне совершенно не понравилось.
- ... вот об этом и написано, совершенно гениально, надо сказать! В замечательной статье Владимира Ильича "Детская болезнь "левизны" в коммунизме", - дудел у кафедры Иван Петрович Буняков.
Был он лыс, как резиновый мяч, толстоног, и носил на голове пару ужасного вида родинок. Вместе с тем, при всем своем неказистом виде, языком владел Иван Петрович потрясающе и мог вывернуть любой разговор в нужное ему русло. Спорил всегда логично и последовательно, опираясь на мнение авторитетов, приводя цитаты из классиков, а когда не вспоминались, придумывал свои - столь же отточенные и правильные. Бывало, стоишь потом - после семинара - скребешь затылок и думаешь: "опять заболтал меня плешивый дед!"
Но в тот раз мне было не до споров - Буняков рассказывал что-то о Ленине на броневике и его "Апрельских тезисах", а мне виделся совсем другой исторический персонаж - здоровенный седой мужик на танке. Ельцин. Он что-то возбужденно говорил, потрясая кулаком, почти орал, потом размахивал каким-то трехцветным флагом - я не понимал смысла этих действий, пока не "вспомнил". Август 1991 года, ГКЧП, "народный глашатай" Борис Николаевич - двуличный, истеричный, щедрый и жадный одновременно, чертовски талантливый организатор, политикан, готовый на все ради победы над оппонентами и обретения личной власти. Он мог как никто другой ударно работать, ставить эксперименты, лгать, воровать, убеждать, учиться и учить, притворяться удовлетворенным и бить успокоившихся в спину, играть в самоубийство и подставлять доверившихся. Но добравшись до самого верха, став практически монархом, он не нашел лучшего способа управления подмятой под себя страной, чем бесконечное пьянство и перекладывание своих прямых обязанностей на кого попало.
