Но едва только успели мы успокоиться, как получили известие, что на помощь Пир-Кули-хану подошла вся 30-тысячная армия Аббас-Мирзы. Видя безвыходное положение отряда, Вани вызвался тогда доставить письмо Карягина в Шушу, рассчитывая, что Лисаневич даст оттуда какую-либо помощь. Он вышел ночью, осторожно пролез мимо сторожевых персидских караулов и, рискуя на каждом шагу своей жизнью, добрался, наконец, до армянской деревни Храморт. Там он застал мелика Адама (сына мелика Меджлума Чаропертского), Асри-бека Пирумова и других армян, взиравших с дальних высот с сокрушением сердца на борьбу горсти христиан с многочисленными персиянами. Вани передал конверт брату кятукского старшины Мелкума, прося немедленно доставить его в Шушу и даже подарил ему 10 лак (мер) пшеницы. Сам же он в ту же ночь и тем же путем пробрался опять к Карягину, предвидя, что его услуги будут необходимы русскому отряду. И Вани не ошибся.
Два дня продолжал Аббас-Мирза приступ за приступом, и хотя все они были отбиты, у осажденных не осталось почти никаких средств к сопротивлению. Лисаневич дал знать, что он выйти из Шуши не может, а у нас, если не считать раненых, не осталось под ружьем и 150-ти человек. Запасы пороха и сухарей также приходили к концу. Единодушие, с которым до сих пор держались осажденные, наконец, поколебалось, и в ту же ночь поручик Лысенко вместе с 50-тью солдатами бежал к неприятелю. Все были поражены таким неожиданным несчастьем. «Что делать, братцы? – сказал Карягин собравшимся вокруг него солдатам. – Горем беды не поправишь, будем делать свое дело и станем защищаться до последней капли крови».
Участь отряда теперь висела на волоске. Аббас-Мирза знал о безнадежном положении отряда и, не желая тратить напрасно своих людей, терпеливо ожидал сдачи русского отряда. Во всякой другой армии, можно сказать смело, признано было бы совершенно невозможным защищаться горсти солдат против 30-тысячной армии и, вероятно, было бы решено положить оружие.
Но не так рассуждали Карягин и Котляревский, не считавшие еще свое дело окончательно проигранным. Вот что писал Карягин князю Цицианову 27-го июня: «Поспешая донести Вашему сиятельству сколь можно кратко о прибытии Аббаса-Мирзы и о последнем его сражении, доношу, что я, дабы не подвергнуть совершенной и очевидной гибели остаток отряда и спасти людей и пушки, предпринял твердое решение пробиться с отважностью сквозь многочисленного неприятеля и занять Шах-Булахскую крепость. Что же случится при отступлении и занятии Шах-Булаха, о том донести не замедлю». Замок, о котором писал Карягин, представлял собой довольно сильную крепость, а главное был занят персидским гарнизоном и, следовательно, его нужно было брать штурмом.
Возможно ли было пробиться с истощенным отрядом, имевшим на своих руках такое громадное количество раненых? Вопрос об этом, однако, не смущал никого. Карягин просто объявил отряду о своем решении, и оно было принято всеми с единодушным восторгом. Все глубоко сознавали, что лучше умереть в бою, чем опозорить себя сдачей неприятелю. Решили дождаться ночи и под ее покровом идти напролом. «Идти напролом, – сказал Карягину Вани, – нельзя: нас уничтожат без всякой пользы. Доверьтесь мне, я знаю Карабах, как свои пять пальцев, и проведу вас по таким тропам, по которым никто не ходил, и которые потому почти не наблюдаются персиянами». «А пройдет ли там артиллерия?» – спросил Карягин. «Где не пройдет, там мы перенесем ее на руках, – отвечал Вани. – Я спасу и людей и пушки». Карягин и Котляревский, безусловно, доверились молодому армянину.
Выступая с кладбища, Карягин оросил обоз на разграбление персиянам, чтобы этим задержать их преследование, по крайней мере, на первое время, если бы отступление наше было замечено. Орудия солдаты повезли на себе, так как на немногих оставшихся в живых лошадях ехали раненые офицеры. Вани шел впереди и указывал путь, а за ним бесшумно, в глубоком молчании, продвигался отряд, старавшийся не обнаружить себя ни единым звуком. Вот уже линия блокадных пикетов осталась за нами, и только в стороне, в нескольких верстах, виднеется еще какая-то густая темная масса. Вани говорит, что это главный персидский караул, оберегающий большую елизаветпольскую дорогу. Благополучно прошли и мимо него, как вдруг лицом к лицу столкнулись с каким-то конным разъездом. Выстрел, внезапно прогремевший в ночной тишине, тотчас подхваченный в главном карауле, поднял тревогу во всем персидском стане. Но пока там разобрались, в чем дело, пока поднимали войска и направляли их в погоню, отряд наш, ускорив шаг, уже стоял у стен Шах-Булаха.
Начинался рассвет. На высоком каменном пригорке виднелся грозный замок, обнесенный кругом высокой каменной оградой с шестью зубчатыми круглыми башнями. Комендантом крепости был некто Ифиал-хан, близкий родственник и друг Аббас-Мирзы, и при нем находилось 150 человек пехоты; в ближайшем лесу стояли резервы. В предрассветной мгле на чистом небе отчетливо вырисовывались фигуры часовых, ходивших на стенах от башни к башне; но внутри замка все было тихо и безмолвно. Гарнизон, не ожидая нападения с этой стороны, покоился крепким предутренним сном. Медлить, а тем более колебаться, было нельзя. Солдаты подкатили орудия под самые ворота и сделали залп. Ворота рухнули, и через эту брешь весь отряд устремился в замок. Ужас овладел персиянами. Гарнизон бежал, оставив на месте более тридцати человек убитыми, в числе которых находились два хана. Убит и сам Ифиал-хан, тело которого, брошенное бегущими, осталось в наших руках. Персидский резерв, стоявший в лесу, также поддался панике и не дал помощи. «Крепость мною взята, неприятель из оной прогнан, – лаконично донес Карягин. – Ожидаю повеления Вашего сиятельства».
Не прошло и двух часов, как вся персидская армия показалась уже в виду Шах-Булаха, и вслед за тем Аббас-Мирза сделал попытку овладеть обратно замком открытой силой. Штурм был отбит, и персияне, обложив Шах-Булах, приступили к тесной блокаде. За крепкими и высокими стенами, не поддававшимися действию персидской артиллерии, отряд мог считать себя в безопасности, но ему грозил другой, более опасный враг: голод, против которого бессильны самые мужественные войска. В отряде не было продовольствия; не нашлось его и в замке, взятом Карягиным; несколько лошадей, отбитых у персиян, были съедены быстро. Наступил голод. «В этой ужасной крайности, – рассказывал впоследствии Ладынский, – истинный в то время наш благодетель, имя которого должно остаться незабвенным всем, бывшим в отряде Карягина, верный наш юзбаша, предложил нам достать сколько будет возможно съестных припасов, а самое главное – взялся известить князя Цицианова о нашем безвыходном положении». Воспользовавшись этим, Карягин писал Цицианову, что кроме Аббас-Мирзы в Карабах вступила главная персидская армия под личным начальством самого Баба-хана и идет на Аскаран, что отряд его от недостатка продовольствия находится в совершенной крайности, что солдаты уже четыре дня употребляют в пищу только траву, но, что и травы теперь достать нельзя, так как персияне везде поставили пикеты. «Если Ваше сиятельство, – заканчивал он свое письмо, – не поспешите, то отряд может погибнуть не от сдачи, к коей не приступлю до последней капли крови, но от крайности в провианте». Однако и эта угрожающая крайность была до некоторой степени устранена все тем же Вани-юзбашой, который свято исполнил все взятые им на себя обязанности. «Получив записку Карягина и тщательно припрятав ее на случай, если бы персияне меня захватили, – рассказывал впоследствии Вани, – я решился идти в село Касапет, отстоящее от Шах-Булаха верстах в 20-ти, где жил мой отец, где, как я знал, можно было найти хлеб, спрятанный армянами в ямах. Я вышел из Шах-Булаха ночью и, благополучно пробравшись сквозь персидские войска, достиг, наконец, своего жилища. В селении жителей не было, кроме отца моего, брата с их семьями и некоторыми ричпарами: все остальные разбежались из боязни неприятеля. Младшего брата своего Акопа, человека чрезвычайно отважного и смелого, я тотчас послал в Елизаветполь с запиской Карягина, а сам принялся с отцом моим молоть пшеницу и к следующей ночи напек 40 больших хлебов, набрал чесноку и других овощей и к рассвету все это доставил в Шах-Булах. Карягин и Котляревский разделили скудный запас этот между солдатами, взяв для себя порцию, равную со всеми. Первый удачный опыт побудил Карягина послать со мной на следующий день одного офицера и 50 солдат, дабы запастись большим количеством провианта. Мы вышли из крепости ночью, счастливо пробрались мимо осаждающих, не быв ими замеченными, и уже в некотором отдалении от персидского лагеря внезапно наткнулись на конный разъезд. Он был истреблен так, что ни одному человеку не удалось спастись, и мы тотчас же засыпали кровь землей, а тела убитых стащили в овраг и завалили там камнями и кустарником. Мы сделали это для того, чтобы скрыть наше направление. Если бы на следующий день персияне отправили новый разъезд для розыска погибших, то они не нашли бы никаких следов нашей расправы. К рассвету мы были уже в Касапете. Отец мой к этому времени смолол остальную муку. Мы напекли из нее хлебов, накормили солдат, а остальное количество забрали с собой, отправились в развалившуюся крепость Джермук, где, как я узнал, скрывались наши армяне. В Джермуке я купил у них за 60 червонцев, взятых мной у отца, 12 голов рогатого скота, а в окрестных селениях отыскал еще немного вина, фруктов, кислого молока, овощей и два котла. Все это мы навьючили на быков и ночью благополучно возвратились в крепость».
