Сталин усмехнулся в усы — Маленков все говорил верно, вот только представить себе, что он согласится заменить верного Клима на самовлюбленного "наполеончика", можно было, только плохо представляя себе его характер и взгляды на жизнь. Хотя, при характере Тухачевского, при его-то самооценке, это было очень похоже на правду.
— Хорошо, товарищ Маленков — скупо похвалил он помощника, для себя сделав "зарубку на память", поговорить с Климом и Семеном — у Вас есть еще что-то?
— Нет, товарищ Сталин — вскочил Георгий Максимилианович.
— Тогда я Вас больше не задерживаю, у Вас наверняка еще много работы. До свидания! — отпустил Маленкова Сталин.
— До свидания, товарищ Сталин — попрощался Маленков.
Через пару дней, найдя промежуток в своем до предела загруженном графике, Сталин пил чай в компании старых соратников.
Выслушав доклад Ворошилова о положении дел в армии, заключавшийся в том, что все не так плохо, как могло бы быть, Сталин начал задавать интересовавшие его вопросы.
— Клим, что у нас с троцкистами?
— Притихли, Коба — доложил нарком обороны, наливая себе еще стакан чаю. — Ну да сейчас не двадцать третий год, когда большая часть армии была за Льва, да и руководства у них особого нет. Уборевич уехал в Германию на учебу, а Тухачевский, ты не поверишь, обложился книгами и что-то там строчит.
Сталин слегка улыбнулся — скорость распространения сплетен, как водится, была куда выше скорости самого быстроходного аэроплана.
— А с артиллерией у нас что?
— Да что было, то и есть — мрачно сообщил Ворошилов, несмотря на свое менее, чем скромное образование, бывший сугубым реалистом, совершенно не имея склонности парить в эмпиреях — Николашкино наследство пользуем. Инженеры помаленьку маракуют над батальонными пушками да гаубицами, обещают в этом году новую трехдюймовую полковушку на испытания выставить.
— Новую, это ты, Клим, загнул — еще мрачнее высказался Буденный, оторвавшись от своего стакана с чаем — это они переделали на скорую руку царскую горную пушку образца девятого года. Я проверил — да они и не скрывают. Новым у нас, едрен корень, и не пахнет — все царское добро улучшают, как это по-иностранному, модернизируют.
— Ну, все лучше, чем дивизионную трехдюймовку в полках держать — тяжела она для них — не проявляя радости, констатировал нарком — а так, твоя правда, Семен. Да они, спецы эти, честно предупредили, что заново проектировать долго, дорого, и, хрен знает, что получится, потому что полковых пушек у нас со времен царя Гороха не делали — по-ученому говоря, это называется, школа проектирования утрачена. Поэтому лучше горную пушку для полковых нужд приспособить — не больно она хороша, это они тоже сказали, зато быстро и заводы легко приспособятся ее выпускать.
— Во-во, оно самое — согласился с другом легендарный командарм Первой Конной — вот только выходит, что сидим мы по уши в куче царского навоза — и никак не начнем из него выкарабкиваться.
— Ну уж, навоза — не согласился нарком — трехдюймовка хороша, вспомни, как ей в Гражданскую воевали.
— Воевали справно — не стал спорить Семен Михайлович — только это ведь было против беляков, у которых такие же трехдюймовки имелись. А, скажи-ка мне, Клим, как старому другу, в каком году Николашка повелел трехдюймовку на вооружение принять?
— Сам ведь знаешь, во втором году это было — буркнул Климент Ефремович.
— Во втором — снова согласился Буденный — а нынче у нас на дворе двадцать седьмой, так что в этом году будем аккурат четверть века отмечать, как она, родимая, на вооружении стоит. Не пора замену приискивать?
— На какие шиши?! — взорвался нарком. — Ты мне всю плешь проел — перевооружаться надо! Без тебя, б…ь, знаю! Ты мне, мать твою поперек, скажи, кто эти пушки, мать их за ногу, делать будет и на какие доходы — в ножки поклонюсь! Ну?!
— А в морду? — осведомился Семен Михайлович, не на шутку разозленный непочтением по отношению к родительнице.
Внимательно слушавший диалог друзей, и, "по совместительству", его верной опоры в армии, плавно перераставший в нешуточную свару, Сталин понял, что, занимаясь народным хозяйством, внешней и внутренней политикой, он изрядно запустил дела военной техники.
— Клим! Семен! Хватит! — негромко, но властно сказал он.
Приказывать он умел — двое жестких, с очень сильной волей мужчин, готовые всерьез сцепиться, отвели взгляды друг от друга.
— Клим! Ты не прав — слова, сказанные негромким, глуховатым голосом, сбили пыл с наркома обороны.
— Прости, Семен! Не со зла ляпнул, сгоряча — неуклюже, но искренне извинился Ворошилов.
Буденный еще секунд тридцать играл желваками, остывая, потом согласно кивнул.
Семен, скажи мне как старому боевому другу — глядя командарму в глаза, спросил Вождь — у нас, в самом деле, такие хреновые дела в армии?
— Хреновые, Коба — честно ответил Семен Михайлович — то есть, в кадровых дивизиях еще туда-сюда, а в "полчках" (принятое тогда сленговое выражение: если говорили "полк", подразумевалась кадровая часть, если "полчок" — территориальная — В.Т.) — ж. па полная, даже в коннице, а о пехоте я не говорю. Хотя и в кадровых не все ладно — иных командиров эскадронов в царской армии и в унтера бы не взяли. И техника старая, большей частью Николашку помнит — отремонтировали ее, да, только все одно, старая она. Об огневых припасах речи нет — мало их на складах, а промышленность дает "кошкины слезки".
Сталин перевел взгляд на Ворошилова.
— Делаем, что можем — честно ответил тот — наскребли деньжат на полковушку, в этом году будем принимать новый ручной пулемет, системы Дегтярева, на него тоже хватит. Насчет территориалов Семен, по-моему, неправ — писал ведь Ильич, что сила революции в вооруженном народе.
— Клим, я в теориях не силен, врать не буду — твердо сказал Буденный — только службу я знаю, и, одно скажу — за такую службу, что, почитай, в каждом полчке, дельный унтер старого времени морду бил бы всем — за дело, потому как это не служба, а издевательство над настоящей службой.
Коба молчал. Винить боевых друзей ему было не за что, они действительно делали все, что могли — а их вины в том, что промышленность была слабой, а денег в бюджете не хватало на самое необходимое, не имелось ни малейшей.
— Значит, артиллерию надо перевооружать — утвердительно сказал он. — Что у нас есть на этот счет, программа какая-нибудь имеется?
— Есть такая — сообщил Климент Ефремович — "Программа на 1922–1932 годы". Вот только ее переделывать надо, если по-хорошему.
— Кому это можно поручить? — спокойно спросил Сталин.
