— Ну, танцовщица, насколько я знаю, случайно.
— Не скажи… Кто знает, как повела бы себя змея после того, как ужалила бы меня.
— Вы допросили всех, кто был с ней на постоялом дворе?
— Спрашиваешь. — Хельги скривил губы. — Всех, начиная с погонщика ослов и заканчивая хозяином постоялого двора. И все твердят одно — Пердикка была очень известна в Милетине, затем вдруг уехала в Константинополь…
— Странно! С чего бы?
— Ничего странного, — покачал головой князь. — Все провинциалы рано или поздно рвутся в столицу, где гораздо легче прославиться и заработать. Лекарь, кстати, тоже практиковал в Константинополе, а купец имел там дом и торговые склады.
— Константинополь, — задумчиво протянул Ирландец. — Если все случившееся — козни друида, значит, там и надобно его искать! Слава богам, сила его, похоже, невелика — он даже не смог убить тебя.
— Почти не смог. — Хельги нехорошо прищурился. — Но действовал вполне уверенно.
— Если это он…
— Он, он… С чего бы это желать моей смерти всем этим совершенно разным людям? Правда, друид не смог полностью овладеть их душами. Думаю, и купец, и лекарь, и танцовщица жили своей обычной жизнью, друид лишь время от времени их направлял.
— Хм. — Ирландец скептически пожал плечами, однако спорить не стал. Лишь заметил, что черный дух Форгайла Коэла может попытаться вернуть былую силу. И это тем легче будет сделать, чем важней человек, душу которого он подчинит своему влиянию, постепенно, не сразу.
— Ты полагаешь, он как-то сосуществует с той душой, в которую вселился?
Ирландец хмуро кивнул.
— Пожалуй.
Осторожно постучавшись в дверь, вошла Сельма — вплыла, высоко держа голову, увенчанную золотой, украшенной смарагдами диадемой, как и полагалось княгине. Сухо кивнув Ирландцу, вопросительно взглянула на мужа.
— Да, мы закончили разговоры, — улыбнулся князь. — И вовсе не прочь перекусить.
Сельма кивнула.
— Я уж велела челяди накрывать столы. И, княже, у меня для тебя кое-что есть.
— Тогда идем!
Ирландец поднялся с лавки и набросил на плечи ярко-зеленый плащ, напоминавший ему о лугах далекой родины.
— С вашего позволения, я хотел бы откланяться.
— О нет, нет, Конхобар, — замахал руками Хельги. — Я не отпущу тебя просто так! Еще не хватало, чтобы на радость затаившимся врагам поползли слухи, как будто новгородский наместник попал в опалу?!
— Что ты сказал, князь? — Ирландец встрепенулся, задержавшись в дверях. — А ведь это неплохая мысль! Может быть, будет лучше, если кое-кто так и подумает?
Хельги внимательно посмотрел в глаза собеседнику, светящиеся недюжинным умом и коварством. В конце концов, Ирландец почти всегда предлагал очень даже неглупые вещи, часто — с прицелом в будущее.
— Ну, как знаешь, Конхобар, — махнул рукой князь. — Не буду тебя удерживать. Провожу до крыльца.
— Не стоит, — тихо возразил Ирландец. — Не княжеское это дело — провожать, уж поверь мне.
Ужинали вдвоем с Сельмой, только к самому концу трапезы подошел с докладом тиун Ярил Зевота. Его и усадили за стол почти что насильно, заставили опростать изрядную кружицу пива, заесть уткой с гречей, медовыми лепешками, пирогами, потом выпить еще, и только после этого князь наконец разрешил тиуну перейти к текущим делам.
Ярил откашлялся, вытащил из сумы кипу пергаментных свитков, густо испещренных мелкими буквицами.
— Пошлины с ромеев, сурожцев, иных южных гостей, что с моря Русского подымаются, упали — видно, у порогов опять печенеги засаду устроили. Пошли воинов, княже, до осени далеко еще, южную торговлишку никак нельзя потерять.
— Что ж ты раньше молчал?! — ахнула княгиня, вникавшая во все хозяйственно-торговые дела.
— Ведомости торговые только сегодня к полудню составили. — Тиун с гордостью потряс пергаментной кипой. — Дело не легкое.
— Да уж вижу, — ухмыльнулся князь. — Как с севером дела?
Ярил почесал затылок.
— Мыслю, наместник Конхобар уже вам доложил кое-что, я же опять по торговле… — Он вытащил нужный свиток, развернул. — Сукна немецкого на торгу продано сто тридцать штук, из них фризского — сто пять, остальное — аглицкое…
— Постой, постой, Яриле. — Князь самолично поднес тиуну кубок с вином. — Испей за наше здоровье… А о сукнах да прочих товарах завтра княгине доложишь.
Ярил, поднявшись со скамьи, встал, выпил и, поклонившись, убрал пергаменты обратно в суму.
— Теперь, княже, позволь об иных делах. У Мечислава-людина в корчме вчера снова волхвы собирались, пьянствовали да ругались премерзко, дескать, у вятичей, на Оке-реке, куда как жизнь привольнее, чем во граде стольном, во Киеве.
— Ишь, — хохотнул князь. — Не нравится им. Ну и пусть убираются к вятичам… Постой, подожди-ка… Это ж наша земля! И князь вятичей Хранко вот уж три года как платит нам дань, куда меньшую, чем до того платил хазарам. Или я этого Хранко с кем-то путаю?
— Нет, все так, княже, — подтвердил тиун. — Вятичи исправно дань платят. Правда, порядка там — верные людишки докладывали — не очень-то много. То ли князь слабоват, то ли все равно ему — а каждый смерд себя князем чувствует. Непорядок.
— Но ведь дань платят?
— Платят, княже. Тут к ним никаких придирок нет.
— А народишко киевский что про вятичей говорит?
Ярил махнул рукой.
— Да, сказать по правде, ничего хорошего, княже. Тупые, говорят, лесовики сиволапые.
Сельма, не выдержав, фыркнула.
— Может, еще и потому в их земле порядку нет, — продолжил тиун, — что соседушки — мурома да мещара — нападают из лесов дальних, а князю с ними не справиться — маловата дружина.
— Маловата — поможем, — усмехнулся князь. — Только не сейчас, позже. Может, зимой или в то лето… Нет, летом туда, наверное, и не пройти-то…
— Да можно пройти. — Ярил пожал плечами. — Супружницы моей родич, Порубор, недавно в ту сторону хаживал, жемчуга привез изрядно.
— Ну, Порубор завсегда по лесам шатался, вижу, в том же духе и продолжает, хоть и женился. Девушку-то хорошую взял?
— Да хорошую, — кивнул тиун. — Моей Любимы подружку, Речку. Хохотунья.
На улице уже опускались сумерки. Город притих: добропорядочные обыватели — ремесленники, торговцы, житьи люди — заканчивали дневные дела и ложились почивать, лишь ночные шпыни шастали по корчмам да высматривали по глухим углам припозднившихся прохожих. Да и шпыням не особенно-то было привольно — княжья стража свое дело знала.
Простившись с тиуном, князь и княгиня зашли поцеловать уже засыпающих дочерей и поднялись в летнюю светлицу — опочивальню. Разделись, залезли под тонкое ромейское покрывало.
