Тут он опять пропал. Змеились провода, пахло горелым... Боль - это перегрузка.
И еще раз удавить себя - не потому, что не взялся за телефон, а потому, что до сих пор верил, что этого делать нельзя. Нельзя даже на словах, даже чтоб спастись, соглашаться на требование. Рассказал про брата - ладно, лекарства заставляют говорить все, что на ум придет, и честно, до конца. Рассказал - и увидел перед носом серую облезлую по краям трубку телефона, и услышал предложение позвонить. Тогда еще все было почти хорошо.
- Вы с ума сошли? - Антонио опешил. - Нас же найдут за десять минут.
- Не найдут, - Доктор подмигнул и принялся объяснять, как именно он собирается обойти полицию и корпорацию, заполучив себе обоих мальчиков, чтобы работать на резонанс.
С подвеса Антонио уже сняли, он лежал на спине, на тонкой медицинской простынке, а совершенно безумный человек стоял над ним, заглядывал в глаза и предлагал пригласить сюда же его младшего брата. Так просто - протянуть руку, набрать. Совершенно безопасно, потому что братья, наверное, в главном здании, да неважно, где, но абсолютно надежно защищены, а звонок зафиксируют, установят источник, и все.
И Антонио, как последний болван, принялся объяснять, что Доктор тут не первый такой, что и выманивать сотрудников из здания пробовали, и близким угрожать. И что теперь любые входящие просвечивают насквозь. И эмулятор номеров не поможет - ну нет на свете таких эмуляторов, чтобы справиться с предпоследней Королевой Фей. Они однажды с братом и прикидывали - как можно. И поняли, что единственное, что сработало бы: залезть на телефонную станцию и вручную все переключить так, чтобы лезли настоящие номера.
А если звонить отсюда, да еще по наземной линии, то ноги нужно делать через тридцать секунд. А Антонио не сможет. Ему казалось, он так понятно говорит... и тут Доктор ударил его по лицу.
До этого момента его никогда не били взрослые. Отец мог наполовину всерьез встряхнуть за воротник, мать - дать по лопаткам полотенцем, если уж очень навязчиво лез под руку в кухне и таскал сырое. Больше - никто и никогда. Тренеры не считаются, Рауль тем более - это же спорт... Оказалось, что когда тебя бьют - главное не боль. Неприятно, конечно, но сегодня уже было столько всего неприятного, что противно только, когда по свежим ссадинам попадает. Гораздо хуже, что раскалывается окружающее. На мелкие неровные осколки.
Мир нужно было собирать, тщательно собирать обратно, не давать распасться - и непонятно, совершенно непонятно было, почему от ударов, которые ненамного сильнее, чем оплеухи от тренера в спортзале, такое происходит. За каждым ударом Доктора, довольно неумелым, стояло что-то огромное, мощное и неодолимое: злоба, ненависть, желание смерти. Не победить, не ударить в ответ, только собирать обломки своей прозрачной оболочки, своего мира...
И вот оно било, крошило, наваливалось тушей - звони. Он безумец. Ты видишь - ты теперь это видишь и без файлов, просто глазами, насквозь... лекарства помогли или сам научился, но видишь. Он сумасшедший, он даже свою собственную идею погубил, утопил, испохабил. Он убьет тебя сейчас. Он бесполезен. Звони. Отдай его. Его заберут и его не станет.
И тогда Антонио заорал - от злости, от бессилия. Ну кретин, ну идиот же, ну пластик бессмысленный - я ж сам с тобой пошел, я согласился - и я тебя сразу узнал. Как же я тебя, придурка, урода, кретина с тремя классами образования сдам? Это что будет? Я же тебе рассказывал, скотина беспамятная, что это будет! Особенно вот так, как сейчас. Точка в точку обряд, пень осиновый!
Либо я предам брата - потому что на тех весах, на которых мы оказались, нет слов "понарошку" и "военная хитрость". Либо я предам Доктора, потому что на тех же весах, по тому же счету, нет никакого "сначала он меня, а потом я его". Я же согласился сам. На эксперимент. На эксперимент вплоть до результата. Если бы я не понимал, боялся до потери соображения, если бы спятил следом и искренне хотел притащить сюда еще и Франческо - другое дело...
Но я же все понимаю. И пока я все это понимаю, я не могу схватиться за трубку. Не сорвись он, не вздумай меня принуждать, еще был бы какой-то шанс, а теперь - нет. Ни единого. Потому что вот он, ритуал, только не вполне правильный. Жертвоприношение во исполнение желания - это одно, а предательство - это совсем другое, да?
Я же его вижу, вот точь-в-точь как описано - что в одном документе, что в другом - это же не Доктор, это же оно... Может, он его не чувствует - или оно просто у него живет? Или "кислота" на меня начала действовать, как положено? Антонио поймал эту мысль, покрутил как головоломку, потом понял - не поможет. Даже если это "кислота" - он-то сейчас верит... Даже если нет никакого зверя, никакой черной туши, никакой пленочки, которую оно пытается продавить... ведь себя потом не соберешь. И психиатры не соберут.
Наверное, "кислота". Вот так пошло, подействовало. Боли было не так много, и сейчас дело не в ней, а в чем? В страхе? Не страшно, кажется. Противно - да, злишься, бесишься просто, пытаешься удержаться, не пустить в себя это все... совершенно не хочется ни за какую грань возможного. Потому что в возможность пропасть отсюда и оказаться где-нибудь поближе к маме не веришь. Не веришь - своими силами. Зато уже понятно, как легко не своими. Вот это все, до капли, дочиста собрать - и швырнуть в блестящую темноту цвета дыма: на, жри. А меня взамен - убери отсюда. Уберет же. Сразу понятно, что уберет. Даже отец верит в чудеса, хоть и дурака валяет, а кто в них не верит? Но это не чудо, это магия. Обмен. А почему нельзя? Почему нельзя? Даже доминиканцы для эксперимента пробовали - почему же мне нельзя?
Потому что я знаю, что нельзя. Просто знаю, как Франческо. Наверное... наверное, потому что ни доминиканцы, ни тот ученый, ни те, кто проверял потом, не причиняли вреда никому, кроме себя. Никого не отдавали.
А он хочет, Доктор. Или оно хочет. Они оба хотят. Просто грамматика какая-то.
Комната наверное была вокруг, но исчезла. Не то, что увидеть, вспомнить было нельзя. Нечем вспоминать. Глаза залило кровью из разбитого лба, ресницы слиплись.
Он сначала меня со злости бил, руками - и убить мог. А теперь снова старается не покалечить, придумал что-то - но больнее же... в не знаю сколько раз.
Это тоже я его спровоцировал. Сто раз подряд долбил про то, что времени почти не осталось и про то, что нужен результат. Вот теперь смешно. Две фазы - либо ничего не соображаешь, перед глазами черно, в этой черноте цветные молнии дерутся, тела нет, есть только электросхема, и вся эта электросхема дымится, плавится, орет... либо смешно. Потому что между ударами, позволяя отдышаться, дожидаясь, пока Антонио начнет слышать - новое предложение. "Зови своего сатану!". Пошутили, дошутились. Он теперь в это верит не меньше моего - только почему-то хочет, чтобы я все сам. И позвал, и попросил.
Во рту бродил караван металлических верблюдов. С длинной свалявшейся ржавой шерстью. Несколько передышек назад Антонио рвало, насухую. Пить ему больше не давали - а внутривенно... да не зафиксировать же так, чтобы не дергалось совсем. И сам он ничего не мог - когда хлыст опускался, Антонио просто выбивало из сознания, как кеглю мячом.
Если бы не эти передышки, если бы не... вот там, где схемы и провода, можно было бы что-то попробовать - что-то мечется там, так глубоко внутри, что даже не под затылочной костью, а где-то за затылком, в той глубине, которая извне, которая между молекулами, но далеко, и тесно, и умрешь раньше.
Молчать Антонио не пытался. Зачем? То самое "копить в себе". Нет уж, пусть все идет наружу - криком, слезами, рвотой, бранью... чтобы ни капельки внутри не осталось, только он сам.
Левая рука вспыхивает совсем другой болью. Крик гаснет на середине. Связки - все. Красное, желтое, синее, горячее, жжет, пульсирует. Всего лишь ноготь... был. Теперь на его месте разноцветная жгучая дырка. Слезы тоже почему-то кончились, не потушишь.
- Если ты не начнешь делать, что я говорю - я тебя искалечу, - слова хрипят и булькают в ушах. Хочет напугать, это слышно. - Начну с ногтей, их много. Потом буду ломать пальцы... а вот еще...
Несколько щелчков, какой знакомый звук. Язык пламени облизывает щеку, потом долгий сухой треск. Должно пахнуть паленым. Должно быть больно или страшно.
- Мне эта челка никогда не нравилась, - хотел сказать Антонио. Не смог. И засмеяться тоже не смог, когда идиот зашипел и замахал рукой перед своим носом. О собственную зажигалку обжегся, палач-недоучка...
Мы с ним оба ошиблись, как два дурака - или все дело во мне. Чем дальше, тем хуже, а чем хуже - тем понятнее, что у меня просто не складывается связь между "больно - хочу прекратить - делаю то, чего не смог бы без боли". Я же знаю, в чем тут дело. Боль же не сама возникает, она же от него исходит, и я хочу, чтобы этот человек перестал меня мучить, или чтоб я перестал это чувствовать, и ничего больше я не могу хотеть. Не могу. Надо совсем потерять себя, раствориться, разделить в себе этого человека и боль, не понимать, что он и есть источник. Вот это и не получается. Вылезти из кожи, выпасть из ума. Не получается. Как с изменением сознания на "кислоте". Только обострение восприятия и скорости соображения. Все. И, кажется, если я потеряюсь - тут же и умру.
