– Мне надо посоветоваться с моим товарищем, – сказал Углов. – Это вопрос непростой.
– Хорошо, советуйтесь, – согласилась Маша. – Только не слишком долго.
Оперативники вышли в соседнюю комнату, и Углов тихо спросил:
– Ну, что ей сказать? Кем назовемся? Может, скажем, что мы от большевиков? Или от анархистов?
– Не получится, – отвечал Ваня. – Мы плохо их знаем, только в общих чертах, из книг. А она всех знает изнутри. Сразу разоблачит. И вообще… Я чувствую в ней похожий дар, как и во мне. Не такой сильный, но есть. Она ложь чувствует. Слышали, как она сказала: «Легенды не принимаются»? Это правда. Соврать не получится.
– Но сказать правду мы тоже не можем! – Углов повысил голос. – Ты же знаешь!
– Знаю. Но все равно придется. Знаете, что я предлагаю? Скажем только главное. Самую суть. Подробности раскрывать не станем. Объясним, почему; она поймет. Тогда она станет нашим союзником.
– С нас за это начальство голову снимет, когда вернемся!
– А мы про этот разговор с Машей рассказывать не будем, – предложил Ваня. – Кто нас проверит? Это ведь я в группе – «детектор лжи». А если я буду говорить заодно с вами – все прокатит.
Углов ничего не ответил. Несколько минут он напряженно размышлял, потом решительно произнес:
– Хорошо, давай! Я буду говорить, а ты, если что, – меня останавливать и поправлять.
Они вернулись на кухню, сели, и Углов заговорил:
– Мы выполним ваше требование. Скажем вам правду. Подлинную, настоящую правду. Этим мы нарушим строжайший запрет, который получили от своего руководства. И вообще этот наш рассказ может иметь далеко идущие последствия, которых мы не можем даже представить. Поэтому у меня есть одно условие. Прежде чем я начну говорить, вы должны дать слово, что не расскажете о том, что услышите здесь, ни одному человеку. Никогда! Даете такое слово?
– Но я еще не знаю, о чем идет речь! – попробовала протестовать девушка. – Как же я буду в чем-то клясться?
– Потом, когда узнаете, поздно будет. Дайте слово, что никому не расскажете, иначе я рта не раскрою, – настаивал майор.
Маша пожала плечами.
– Ну, ладно, если это так для вас важно, я дам слово. Обещаю, что никому не расскажу то, что от вас услышу. Хотите, чтобы я чем-то поклялась? Но я атеистка, в богов не верю…
– Клясться не надо, слова достаточно, – сказал Углов. – Но я хочу уточнить: вы не расскажете этого никогда, никому, даже под угрозой смерти. Обещаете?
– Хорошо, обещаю, – повторила девушка.
То ли ей передалась обеспокоенность майора, то ли она почувствовала что-то, но она стала необычайно серьезной.
– Итак… – произнес Углов.
Помолчал, подыскивая нужные слова, затем заговорил:
– Игорь сказал вам чистую правду: мы действительно прибыли сюда, чтобы расследовать убийство премьер-министра Столыпина. Но он не мог вам сказать, откуда мы прибыли, потому что мы приехали не из какого-то города Российской империи и не из-за границы. Я знаю, в это трудно поверить, но правда состоит в том, что мы прибыли из будущего.
Сказав это, Углов замолчал и выжидающе взглянул на девушку. И правильно сделал: ее губы тронула презрительная усмешка.
– Из будущего? – сказала она. – И вы хотите, чтобы я поверила в такие сказки?
– Это не сказки, – вступил в разговор Ваня. – Это правда. Прислушайтесь к себе, и вы это поймете. У вас же есть дар чувствовать правду и ложь. Я вижу, я сам такой.
Вопреки ожиданиям Углова, эти слова подействовали на Машу. Она внимательно взглянула на Ваню, перевела взгляд на майора… Возможно, она делала как раз то, что рекомендовал Полушкин, – прислушивалась к себе. Выражение ее лица изменилось: на нем больше не было гримасы презрительного недоверия. Но и веры тоже не было.
– Нет, но так нельзя! – воскликнула девушка. – Все только на одних ощущениях… Это шарлатанство! Докажите!
– Я думал об этом, – кивнул Углов. – Но каких доказательств вы ждете? Что я скажу, какой экипаж сейчас проедет по улице? Как будет выглядеть завтрашний номер какой-нибудь петербургской газеты? Я об этом понятия не имею. Поймите: мы прибыли сюда из точки, отстоящей от вашего времени на сто с лишним лет. Я знаю, что случится с Россией через три года, через пять, через десять – но для вас это не доказательства. А что будет через час, я не знаю.
– А почему вы сказали «через три»? Что такого будет через три года?
– Мировая война. – Углов произнес эти два слова тяжело, словно гири на стол выложил. – С Германией и Австрией. Погибнут миллионы людей. Будет разруха, голод… И не только…
– А что еще?
Никакого недоверия уже не было на лице Маши; она спрашивала с тревогой и надеждой, словно у волшебного зеркала.
– Еще… Еще революция. Революция, за которую вы с товарищами боретесь, стараетесь приблизить. Только, боюсь, она окажется совсем не такой, какую вы себе представляете. Будет гражданская война, террор, снова миллионы погибших…
– А потом? Потом будет новая жизнь?
– Да, потом наступит новая жизнь. Но об этом я вам рассказывать не стану. Я и так уже сказал слишком много, – заявил Углов.
Маша сидела, сжав кулачки, так что костяшки пальцев побелели, и глядела на майора, как смотрят на волшебника, который только что превратил тыкву в карету. Потом глубоко вздохнула, зачем-то встала, прошлась по комнате…
– Теперь я понимаю, почему он так странно выражался… – задумчиво произнесла она.
– Кто? – не понял Углов.
– Игорь. Он, когда не следил за собой, начинал говорить… как-то странно. Не так, как принято. Упоминал о каких-то полетах в Европу… И словечки… «Расслабься», «классно», «отстой»… И вообще, в нем все время ощущалась какая-то тайна. Да, теперь понятно…
– Ну что, вы нам верите? – спросил Углов.
– Да… – чуть запинаясь, выговорила Маша. – Да, я вам верю.
– И поможете?
– Да, помогу. И вам, и Игорю. Я сейчас поеду, встречусь с товарищами. Думаю, уже завтра я узнаю, где он, что с ним. Потом попробуем с ним связаться… Только…
– Что?
– Значит, Игорь должен… он потом вернется в свое время?
– Да, мы все должны вернуться, – кивнул майор.
– И еще… Я хотела… Про родителей… Вы сказали, будет война, революция… Что будет с папой, мамой? Вы, случайно, не знаете?
– Я – нет. – Углов покачал головой.
– Я, кажется, что-то знаю, – сказал Ваня. – Я читал… Если я ничего не путаю, генерал Мосолов в годы революции воевал в белой армии. Ну, это вооруженные силы, которые выступали против красных. А потом эмигрировал. Прожил долгую жизнь. Про вашу маму, к сожалению, не знаю.
– Значит, папа станет сражаться против нас… – медленно произнесла девушка. – Хотя я это и так знала…
– Да, против, – кивнул Ваня. – Но я хочу вам еще сказать… Вы сказали «против нас». Учтите, что главными в будущей революции будут не ваши товарищи – эсеры, а большевики. Правда, у них будут союзники – левые эсеры, но с ними отдельная история. И еще. Если будете участвовать в событиях революции, постарайтесь ни в коем случае не сотрудничать с большевистским деятелем по фамилии Троцкий. Это сотрудничество может вам дорого обойтись.
– Хорошо, я учту, – сказала Маша и направилась к двери.
Сознание возвращалось постепенно, толчками. Сначала «проснулся» слух. Дружинин различил царившую вокруг тишину. Только где-то вдалеке раздавались чьи-то шаги, но они были едва слышны. Потом, чуть приподняв веки, он различил свет. Окружающее виделось смутно, какими-то пятнами. Он открыл глаза шире и огляделся.
Он лежал на койке в небольшой, два на три метра, комнате. В одном конце виднелось окно, через которое сочился слабый свет, в другом – дверь. Дверь своеобразная – железная, без ручки, зато с вделанным на высоте человеческого роста оконцем, закрытым заслонкой. И окно было не совсем обычное: стекло на нем было матовое, через которое нельзя было ничего разглядеть, и оно было забрано двойной стальной решеткой. Все понятно – камера! Он в тюрьме. Ну да, ведь иначе и быть не могло – ведь он был ранен, не мог бежать… Ясно, что его схватили. Важны были два вопроса: ушли ли товарищи и в каком состоянии его раны? Скоро ли он сможет встать?
На первый вопрос ответ он мог получить только от тюремщиков, да и то косвенным путем, из их оговорок и умолчаний. А вот ответ на второй вопрос он мог узнать прямо сейчас.
Капитан покрутил шеей – все нормально. Поднял левую руку, потом правую… Нет, с правой не получилось – плечо пронзила острая боль. Он взглянул и увидел наложенную на плечо повязку. Ага, значит, он был ранен в плечо. А еще куда?
Он сел на кровати, откинул одеяло и увидел, что вся правая нога была укутана в бинты. Попробовал ей подвигать – и вскрикнул от боли. Ну да, верно! Его ранили в ногу, он упал, не мог бежать… Ранение в руку было уже потом, когда он остался один. Итак, ответ на один вопрос был получен. Он ранен и двигаться сам пока не может. Осталось дождаться своих «ангелов-хранителей» и попробовать узнать о судьбе товарищей. А заодно выяснить еще кое-какие мелочи: в какой именно тюрьме он находится, какие ему предъявляют обвинения, где он «прокололся». Значит, надо запастись терпением и подождать.
