Но всё это такие мелочи, когда есть большая настоящая цель — это хоккей. Да я тут в чемпионате СССР со своим североамериканским хоккейным образованием буду, как бык в посудной лавке крушить всех направо и налево. Вбрасывание — моё, игра на пятаке — опять моя коронка, а силовая борьба у бортов — да я в ней просто мега профи!
Тут ко мне подскочила Нюрка, с хмельной и бесстыжей улыбкой, которая всегда играла на лице, когда я её «на качелях качал», схватила меня за руку и потянула танцевать. «Ладно, завтра всё разрулю! — подумал я, лапая подругу за мягонькую попку. — А сегодня всё-таки праздник. Победа! Ведь если не будешь радоваться малым удачам, то большие могут вовсе и не прийти».
Я немного потоптался на месте, приподнимая руки так, как будто переставляю очень короткие лыжные палки, и «Пьющие гитары», как их представил физорг, закончились. Зато заиграла британская группа «The Animals», солист которой своим животным голосом позвал всех самых стойких гуляк в «Дом восходящего солнца»:
Зер из э хaус ин ну орлиэнз
Зей кол зэ райзин сан…
Нюрка тут же, даже быстрее иного хоккейного защитника, прижалась ко мне всем своим фигуристым телом. ПТУшники тоже разбились по парам. Лариска обнялась с Нелькой. А Татьяна сначала попробовала пригласить на танец Палыча, но у того вдруг резко подкосились ноги, и физорг медленно и профессионально, чтобы не повредить лицо, сполз по стенке на пол. Пришлось отнести его в «ленинский» уголок, где уже прилегли: звезда финальной игры Данилыч и сосед Василий. «Нужно будет с Васильком провести воспитательную беседу, по поводу здорового образа жизни, перед тем как ехать играть за «Трактор» из Челябинска, — решил я, прислоняя мужиков друг к другу. — Кстати, а остальные триумфаторы финала, наверняка уже дома чай пьют, и спать собираются. Да и нам, пожалуй, пора».
Май мазэр уаз э тейлэр
Ши сoуд май ну блу джинз…
Надрывался солист «The Animals», когда я оглянулся на пространство перед магнитофоном, где почему-то осталось всего лишь трое танцующих пар. К бывшим учащимся ПТУ добавились Татьяна с Нелей. А Нюрка с Лариской, куда-то усвистали. «Не люблю я такие исчезновения, когда все в порядочном подпитьи! Потому что хорошие похождения на подвиги в таком состоянии, часто заканчиваются плохо», — подумал я и выбежал из хоккейной раздевалки автозаводского стадиона. Сначала прошёлся в один конец коридора, который вёл на улицу — пусто. Затем вернулся обратно и услышал, какую-то возню за дверью в соседнем помещении, где ещё днём переодевались другие команды. Я осторожно заглянул внутрь, чтобы убедиться, что там всё в пределах Женевской конвенции международного гуманитарного права и услышал.
— Чё подруга, повисла на Ванюше, как эта простихосподи и всё что ли? — Выпустив густую струю сигаретного дыма, криво усмехнулась Лариска.
— А тебе завидно, да? Что Ванюша сейчас мой? — Нюрка, тоже сильно затянувшись сигареткой, дунула в соседку по комнате.
— А хоть бы и так, ты видишь, какой он стал, да завтра его та же Снегирёва себе захапает. И забудет он про нас всех, — Лариска приготовилась к жестокому бою за шкуру пока не убитого медведя, то есть меня. — А это значит, спим с ним все вместе, или никто не спит. Поняла? Подруга?
— Да я тебе сейчас все лохмы крашенные выдергаю! — Угрожающе зыркнула Нюрка.
— Таньке и Нельке тоже дёргать будешь? — Усмехнулась Лариса.
Я резко открыл дверь, чтобы девчонки догадались, что всё слышал.
— Значит так, — Я грозно глянул на этих глупых малышек. — Пока у меня ни с кем серьёзных отношений нет, с которыми обычно люди бегут, теряя голову в ЗАГС, а значит мы с вами — друзья. Поэтому будем основываться на пролетарском нравственном образце, суть которого есть коллективизм. Либо я вас всех ставлю в коленно-локтевую позу со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо никого. Кроме конечно Татьяны, пусть теперь с Василием делают это самое. И давайте по домам, мне ещё Палыча и Данилыча до квартиры нести. Хватит, погуляли.
Однако сначала пришлось донести до комнаты в общежитие соседа Василька, и хорошо, что оно было рядом. И лишь потом, пообещав девчонкам, что залезу, сегодня ночью к ним в окно максимум спустя полчаса, попёр мужиков по месту их прописки. Пятидесятилетнего ветерана взвалил на плечо, а физорга повёл, приобняв как бойца раненого в неравном бою с проклятыми захватчиками. Самсонов, кстати, ногами перебирал уверенно, и даже кое-что пытался петь:
— Синий, синий иней, синий, синий иней, очень, очень синий. У-у-у, голубой качается, бежит…
— У-у-у, — подвывал ему на моём плече Данилыч, пренебрегая остальными словами популярной песни, тем самым давая понять окружающим прохожим, что чужой хлеб советской эстрады ему и даром не нужен. — У-у-у.
Кстати его первым и сдал, под роспись, как ценную бандероль, жене. А вот Самсонов перед своим собственным подъездом решил сбацать гопака, пока я разминал затёкшую правую руку.
— Опа! — гаркнул он, как донской казак в шароварах. Развёл руки в стороны, раза три стукнул в потрескавшийся асфальт каблуками и проорал, — синий инеи лег на првовода-а-а!
После чего был пойман мной за рукав в последний момент перед соприкосновением со штукатуреной стеной кирпичного жилого дома. Я резко выдохнул, как делал это раньше перед употреблением горькой водки, взвалил физорга на второе пока не больное плечо и понёс в подъезд и дальше, вверх по лестнице.
— Хосподи, — всплеснула руками жена героического организатора заводской физкультуры. — Это чего же он так надрался?
— В кои-то веки выиграл кубок за первое общекомандное место в «Спартакиаде», — я прислонил уже в прихожей Самсонова к вешалке.
— А где же кубок? — Подозрительно посмотрела на меня Светкина мама.
Кстати, сама Света тут же выбежала в стареньком цветастом халатике с книжкой в руках и украдкой показала мне язык. «Красное и белое» — прочитал я название этого литературного произведения, в котором, наверное, писали про московский «Спартак».
— Кубок? — Задумался я на мгновение, и вспомнил, что именно в него Самсонов сначала налил пиво, которое все отказались пить, а затем кто-то ещё настряхивал пепел от сигарет и набросал окурков. Поэтому жестяное изделие осталось там, в раздевалке, в одном из одёжных ящиков. — Кубок завтра я сам на завод принесу. Поставим его в профкоме на почётное место, чтобы все видели и гордились.
— Ку-бок не по-те-ря-й, — чётко по слогам проговорил физорг Олег Палыч, глядя на меня одним немного протрезвевшим глазом.
***
Вторую ночь подряд снова не спалось. Я мучился в поисках смысла жизни, и пытался разглядеть будущее, которое меня ожидало за первым же углом. При этом сначала изделие номер два я протестировал на Нюрке, именно за неё проголосовала первичная комсомольская организация женской комнаты в общаге. Затем насадил Лариску, и не забыл после успокоить перед сном и Нельку. А вот с тем — куда деть последний резиновый колпачок, вышла заминка.
— Делайте, что хотите, — недовольно засопела Нюра, отвернувшись лицом к стене, на которой был наклеен плакат актёра Родиона Нахапетова.
«Суй в карман, пошли домой, я тебе не семижильный», — высказался голос в голове, с которым я уже постепенно начал находить общий язык.
— Оставлю на память, — я сунул презерватив из толстенной советской резины в карман брюк висевших на стуле и первым делом натянул трусы.
— Стоять! — Вскочила с кровати Танька. — Давай в последний раз меня.
— Как же Вася? — Хором спросили Лариска и Нелька.
— А он пусть сначала предложение сделает, — выкрутилась Татьяна, снимая с себя последнее, что на ней было, а именно трусики.
— Засади ей как следует, чтоб не зазнавалась, — пробурчала Нюрка.
«Домой, домой, домой», — забубнил голос в голове.
«Теперь уже поздно, обидятся», — ответил я.
Не знаю, как они с Василием накануне днём стыковались, но на мне Танька прыгала как ненормальная, как будто месяц ей никто не шлифовал глухое отверстие. Что было совсем не так, ведь прошлой ночью это делал я. А за качество своей работы я привык отвечать. И вдруг пока Татьяна тихо рычала, как голодная самка, с кровати напротив захныкала Нюра.
