– Вот, значит, ты какой, знаменитый капитан Прохоров.
– Извините, товарищ генерал-полковник, почему знаменитый?
– А кто дважды из окружения выходил, причем каждый раз личный состав только увеличивался, а не уменьшался, да и немцев уничтожил столько, сколько дивизии незазорно на своем счету иметь.
– Так голова человеку дается не только шапку носить и в нее есть, а еще и думать. Я вот думаю, отсюда и успехи, а кроме того, действую не по шаблону, потому и в выигрыше.
– С этим ты, конечно, молодец, но вот у члена Военного совета армии к тебе претензии есть, – с этими словами генерал Кирпонос показал на генерала Колесникова. – Дмитрий Емельянович обвиняет тебя в негуманном отношении к раненым.
– Извините меня, товарищ генерал, но я не пойму, в чьей армии служит генерал-майор Колесников, в нашей или немецкой?
При этих словах генерал Колесников аж покраснел от возмущения и хотел возразить, но Кирпонос дал ему знак молчать.
– Вы ведь знаете, как немцы бомбят наши госпиталя, медсанбаты и санитарные колонны с поездами, как они уничтожают наших раненых. Есть люди, с которыми можно легко договориться словами, а есть такие, которые понимают только язык грубой силы. Если мы хотим хоть как-то защитить наших раненых и прекратить обстрелы и бомбежки госпиталей и санитарных поездов, то просто необходимо целенаправленно вырезать немецкие санитарные колонны вместе с ранеными и медперсоналом. Это необходимо делать демонстративно, с пояснением, что это наш ответ на их обстрелы и бомбежки наших госпиталей и санитарных колонн с поездами. Только так и никак иначе, так как по-человечески с немцами не договориться, а только показав, что мы будем лить кровь за кровь и никак иначе.
Кирпонос задумался, услышав это, наконец он спросил у остальных:
– А вы что думаете, товарищи?
Первым ответил член Военного совета фронта дивизионный комиссар Рыков.
– С одной стороны, действия капитана Прохорова противоречат правилам ведения войны, а с другой, немцы первыми стали их массово нарушать. Пожалуй, я соглашусь с капитаном, в сложившихся условиях другого способа заставить противника соблюдать правила ведения войны нет.
– Я тоже согласен с капитаном, – сказал мой непосредственный начальник генерал Костенко, и его поддержал начальник штаба генерал-майор Тупиков, таким образом, генерал Колесников оказался в меньшинстве.
– Капитан, у тебя есть какие-либо планы на ближайшее будущее? – спросил меня Кирпонос.
– Так точно, товарищ генерал, есть. Сейчас быстро провести обслуживание своей техники и уйти в немецкий тыл, а там немного похулиганить. Недели на две примерно, за это время хорошо пройтись по вражеским тылам, сделав основной упор на уничтожение госпиталей, санитарных колонн, колонн тылового снабжения, складов, артиллерии и аэродромов. Все это недели на две, не больше.
– Почему на две недели?
– А больше вряд ли получится, немцы все силы бросят на наш поиск и уничтожение, а я все же не самоубийца. Для меня главное – нанести противнику максимально возможный урон и при этом самому остаться живым.
– Хорошо, капитан, свободен, мы подумаем над твоим предложением.
Я вышел из кабинета и направился к себе, а что мне тут еще делать, о рейде отчитался, предложение о новом выдвинул, а теперь от меня больше уже ничего не зависит, теперь большое начальство решать будет. Вернувшись к себе в расположение, занялся текучкой, а в штабе фронта тем временем разгорались нешуточные страсти. Командующего фронтом генерала Кирпоноса всерьез заинтересовало предложение капитана Прохорова. В том, что он на самом деле способен совершить предложенное, никто уже не сомневался, его дела говорили сами за себя. Единственным, кто встретил их в штыки, оказался член военного совета 26-й армии генерал Колесников.
– Я все же не пойму, Дмитрий Емельянович, что ты так взъелся на капитана Прохорова?
– Он, Михаил Петрович, субординацию не соблюдает, на политотдел внимания не обращает, даже пригрозил трибуналом политработникам, если те будут вмешиваться в приказы командиров. А его расправы над пленными немцами и ранеными… советский человек так себя вести не должен.
– И тем не менее другого такого командира, кто с легкостью выходит из окружения и громит превосходящие силы противника, у нас нет. И капитан во многом прав, немцы тоже абсолютно не соблюдают правила ведения войны, так что, по большому счету, капитан действует так же, как и они. Также он прав, что если мы хотим заставить противника прекратить бомбить и обстреливать наши госпитали и медсанбаты, то необходимо планомерно уничтожать немецкие медсанбаты, только это может заставить немцев не трогать раненых.
– Предлагаю дать Прохорову звание майора и назначить его командиром отдельного механизированного полка. Он уже доказал свою состоятельность и наибольшую пользу принесет именно на этой должности. Сидеть в обороне большого ума не требуется, а вот проводить рейды по тылам противника и ликвидировать его прорывы как раз по нему. Понимаю, он слишком молод, но другого командира, который сможет делать то же самое и так же хорошо, у нас просто нет, – сказал Костенко.
– Майора, говорите… а что, пожалуй, заслужил и, несмотря на свою молодость, вполне потянет, согласен, пишите приказ. Василий Иванович, – обратился Кирпонос к своему начальнику штаба. – Подготовьте приказ о присвоении капитану Прохорову звания майора, а также о назначении его командиром отдельного механизированного полка при штабе фронта.
При этих словах генерал Костенко невольно скривился, когда услышал, что Прохорова у него просто забирают вместе с его полком, но ничего поделать в сложившейся ситуации не мог.
На следующий день меня снова вызвали в штаб фронта, где сначала поздравили со званием майора и назначением командиром полка, а затем одобрили рейд по немецким тылам. Честно говоря, это меня несколько обескуражило, я просто не ожидал, что высокое начальство одобрит мою задумку с рейдом по немецким тылам, но, видимо, им было жизненно необходимо хоть немного притормозить немцев. Получив новые документы на майора, я прикрутил к петлицам по второй шпале и направился к себе, теперь уже в полк, когда на выходе из штаба меня окликнули.
– Игорь, постой.
Я оглянулся на голос, ко мне от остановившейся полуторки шел, улыбаясь, старлей.
– Привет, Игорек, ничего себе, ты уже майор, глазам своим не верю. Рад, что ты жив, честно говоря, просто не ожидал. Когда узнал, что твой батальон погиб, то думал, что и ты тоже, но чертовски рад, что ты все же жив.
– Простите, товарищ старший лейтенант, мы знакомы?
– Игорь, что с тобой?
– Контузия, в бою, когда погиб мой батальон, контузило, в результате потеря памяти, ничего и никого не помню.
– Эка как тебя. Я – старший лейтенант Трифонов из соседнего батальона. Неужели не помнишь?
– К сожалению, нет.
– А как майора получил? Что с тобой вообще произошло и где ты сейчас?
Вот меня и нагнал мой страх встретить бывших сослуживцев и знакомых моего тела. Можно, конечно, сослаться на занятость и отсутствие времени, но, пожалуй, это не лучшая идея. Встретился с одним, встречусь и с другими, так что все равно в итоге придется объясняться, так что тянуть с этим смысла нет.
– Тут поблизости есть, где посидеть? У меня час или два времени есть так что лучше тогда где-то спокойно посидеть, – предложил я.
– Здесь недалеко есть что-то среднее между рестораном и столовой.
– Тогда веди.
Через десять минут мы спускались в полуподвальное помещение со сводчатыми потолками, где оказалась довольно неплохая кухня. Взяв мяса с жареной картошкой, квашеной капустой и солеными огурцами и большую кружку холодного кваса, я уселся за небольшой столик. Быстро поев и начав не спеша пить квас, я коротко рассказал старлею о своих приключениях.
– Значит, ничего не помнишь, что до того боя было?
– Ничего, считай, начал жить с нового листа.
– Дела, а чего ты в нашу дивизию не вернулся, когда вышел, раз знамя полка вынес, то тебе тем более туда дорога.
