– Уйдет! – Пашка азартно дергал затвор.
– Да хрен с ним, – Катя ткнула карабином назад, – этих поживее проверьте.
Когда добежала до Белой Папахи, тот не шевелился. Катя подняла из пыли «маузер». Всё ж не зря бегала. Папаха застонал. Катя ткнула стволом в перекрещенную ремнями спину:
– Если жив – вставай! Нет – добью.
Человек сел, ухватился за руку:
– Ох, плечо! Вот за ноги тебя, кротоморда злоеб… и на голову тебе…
Загибал Папаха обнадеживающе. И морда холеная, с совсем не разбойничьими, а ухоженными, скорее гусарскими усиками.
– Жопу поднял, и вперед. Мне возиться некогда. Шлепну, – коротко пообещала Катя.
Человек с трудом встал, шашка нелепо путалась у него между ног. Катя подхватила с пыли белую папаху:
– Пшел живее вперед.
– У нас пленные. И раненые, – доложил Пашка. На каждом плече у него висело по карабину. В руке парень держал «наган».
Прапорщик стоял, опираясь на винтовку и прижимая к голове серый носовой платок. По шее капала кровь.
– Пулей царапнуло, – объяснил Пашка и небрежно добавил: – Это когда мы пулеметчика хлопнули.
Катя кивнула. Кроме Папахи в пленных оказались хитроумный дядька Петро с сыном. Еще у тачанки лежал и стонал буйно волосатый бандит с простреленным бедром.
– Прапору голову перевяжи. И с хуторянами поосторожнее. Я пока с гостем поговорю, – Катя пихнула прикладом Папаху. – Иди в тень, гангстер колхозный.
Под кроной дуба Катя сказала:
– Можешь сесть. В ногах правды нет.
Мужчина тяжело опустился на сухую траву:
– Шлепнешь?
– А что, тебе Георгиевский крест навесить? Не за что вроде.
– А разговор зачем? Что мне с тобой болтать? Стреляй сразу.
– Сразу неинтересно. Сразу я тебя вообще стрелять не буду. Сначала подвески отрежу и на ветку нацеплю. Ты будешь внизу подыхать, любоваться.
Бандит глянул исподлобья:
– Вот тварина. Ты в поезде давеча была?
– Не узнал, что ли?
Пленный усмехнулся, показав золотые зубы, глянул на пятнистое лицо девушки:
– Хлопцы говорили, та ведьма чуть покраше была. Подпортили тебя, видать.
– Ничего, зарасту. Ближе к делу давай. Тебя Блатыком кличут?
– Блатык уже неделю как дома отлеживается. Ногу ему повредили, – равнодушно сказал раненый, баюкая руку. Френч на его плече потемнел от крови. – Меня Борисом Белым зовут. Вот, бля, как же мы тебя ночью не взяли? Ты б у меня попрыгала, чума долговязая, на ремни бы шкуру драл.
– Боря, ты ветку видишь? Или по существу трепись, или яйца там болтаться будут.
– Пошла ты… Все равно кончишь.
Катя толкнула его стволом в лоб:
– Давай так: ты все излагаешь – я тебя жить оставляю и даю тряпку замотать плечо. Лошадей тебе и тому хорьку заросшему, что с ляжкой простреленной валяется, оставлю, – до села доберетесь, а уж там как бог даст.
Бандит сплюнул, вытер слюну, повисшую на подбородке:
– Брешешь.
– Ты рискни, поверь. Я тебя обезврежу, и больше не встретимся. На хер ты мне сдался? Мне нужно, чтобы меня боялись и под ногами не путались. Вот ты и объяснишь желающим, что за мной лучше не таскаться.
Пленник глянул исподлобья:
– Ты вообще кто?
– Тебе подробно изложить? С варьете, пантомимой и предъявлением документов? Значит, так: я спрашиваю – ты отвечаешь. Ломаться начнешь – сам себе ампутацию гениталий проделаешь. Когда ваши еще подойдут?
– Кто? Пяток ребят с Блатыком на хатах остались. Остальных вы у поезда растрепали. Да вот сейчас… Мишка с Керосином утекли, так они до Блатыка сейчас подадутся. Кончилось войско.
– Не печалься, главное, сам пока дышишь. Вы кого в поезде искали?
– Да пацана с монашками. Они же с вами ехали. Чего спрашиваешь?
– Из любознательности. На кой хрен вам мальчишка?
– Да чтоб он сто лет как околел, байстрюк сопливый. Сказали взять, мы и полезли. Он вроде генеральский пащенок. Имеют мысль за него много чего выторговать. Аванс нам недурной отвалили. Да, видать, продешевил Блатык.
– Кто заказал?
– С Киева приехали. Директорские. Блатыку чин полковника обещали и денег немерено. Нам-то что, нужен хохлам пацан, так пусть подавятся. Пускай со своей Галицией как хотят торгуются.
– Галиция здесь при чем?
– Так ваш пацан вроде сынок какого-то сечевого хрыча. Вот директорские и хотят поладить с галицийскими. Гайдамаки с сечевиками Киев поделить не могут, вот-вот пальбу устроят. Петлюра бесится.
– Блин, Петлюра-то за кого, за Директорию или за галицийских?
Пленный смотрел в некотором изумлении:
– Петлюра сам и есть Директория. У вас там, в Москве, видать, совсем ничего не знают?
– Где вас всех упомнишь, – проворчала Катя. – За пацаном действительно от Петлюры приехали? Может, кто другой?
– От пана Симона. Двое гайдамаков из его личной охраны гостят. Блатык одного из этих хохлов с прошлого года знает. Уже с месяц у нас самогон жрут. Вот как сигнал насчет поезда пришел, так мы и вышли работать.
– А откуда сигнал?
– От добровольцев. Там у них в штабе кто-то из хохлов сидит, стучит. Точно навел. Только забыл шепнуть, что и вы там будете.
– Вы пацана случаем не спутали? Он к Галиции никакого отношения вроде не имеет.
– Может, и спутали. Только вот он, портрет, – раненый неловко поковырялся в кармане френча, вытащил сложенный листок.
Катя развернула бумагу в кровавых отпечатках. Ничего себе, до каких высот организация бандитского дела дошла, – фотороботы рассылают.
Ну, настоящим фотороботом изображение, конечно, не являлось, просто отпечатанный типографским способом карандашный набросок. При желании Прота вполне можно узнать.
Катя озадаченно высморкалась. Черт, когда эта гадость из носа окончательно вылезет? Что здесь вообще происходит? Сопли черные, под юбку листья набились, за убогими пацанами гайдамаки целыми сотнями гоняются. Какое задание выполнять, непонятно, все в какой-то чмарной узел скрутилось. Где концы-то искать?
– Слушай, у вас вчера у поезда кто командовал? Все так подвизгивал, как пудель кастрированный. По голосу это не ты был. У Блатыка, говоришь, алиби. Что за хорек?
– Вместе с гайдамаками пришел. В городе пропадал, на связи, видать. Пронырливый такой, он вашего вроде пацана в лицо знал. Вчера этому проныре ухо отшибли. Встать не мог, а все визжал, чтобы сопляка немедля взяли. Лично обещал мне золотом премию выдать. Да, видно, в мозгах контузия, в больничку в Мерефе его отвезли.
– Как его зовут?
– У нас называли – Кулой. Да он появлялся-то всего раза два. Мелкий, нахохренный. Горилку не пьет, по девкам не ходит. Идейный, видать.
– Ладно. Хрен с ним, – Катя встала. – Давай, галифе скидывай и колодку от «маузера» снимай.
– В лоб стреляй, сцука, – пробормотал бандит. – Пусть уж затылок разлетится, чем морда навыворот станет.
