— Ты решил, что я хочу напасть на Сицилию, пока ты воюешь в Галлии?
— Возможно и нет. Я просто говорю то, что думаю. Но что же тогда получается? Если не на Сицилию, то куда? Неужто сразу в Константинополь? Нет! Сперва тебе следует заручиться поддержкой патрициев и плебеев.
Антемий вновь остановился и глядел на Красса с высоты своего роста. Однако тучный проконсул ничуть не смутился.
— Мне донесли, что вчера ночью ты виделся с Никомахом, — сказал император. — Я еще думал, зачем бы? Теперь понимаю. Но как Никомах узнал…
— У всех есть свои люди. Прознатчики, соглядатаи… Рим не изменился за эти пять сотен лет. Но не беспокойся. Никомах истинный патриот Рима. Так же как я, как ты. Будет, однако, лучше, если мы станем действовать сообща, и не будем впредь скрывать свои замыслы друг от друга. Я не враг тебе. Кроме того, тебя я знаю, а этого Льва нет. Все же, что я о нем слышал, убеждает меня в одном — ты был бы лучшим правителем восточных провинций. На благо Рима.
— Что ты хочешь сказать?
— Я поддержу твои претензии на трон Константинополя. Тем более с этого дня мы родственники, наши роды связаны узами брака. Но ты не должен видеть во мне и моих легионах лишь средство отсрочить окончательную гибель Рима и дать тебе время утвердиться на Востоке. Вы здесь забыли, что такое величие Рима. Забыли, как могут бить варваров римские легионы. Неужто мои победы не убедили тебя? Ты все еще считаешь, что Рим обречен? Отбрось эти мысли! В Галлии я одержу победу. Власть Рима на Западе будет восстановлена. А вот тогда мы вместе займемся Востоком. Но до того не нужно распылять силы и строить планы за моей спиной. Что скажешь, император?
Антемий долго молчал, на его лице не отражалось никаких чувств.
— Скажу, что я недооценивал тебя. Не думал, что ты так быстро освоишься в нашем мире… Забавно! Когда я читал о твоем времени, мне казалось, что вы были не просто людьми, но кем-то сродни титанам. Теперь я вижу, что так оно и есть.
Красс усмехнулся.
— Так каково твое решение?
— Что ж, пусть наша судьба решится в Галлии! Если мы вправду сокрушим Эвриха — никто уже нас не остановит. Я помогу тебе всем, что в моих силах. Вверяю судьбу империи в твои руки…
После разговора с Антемием, трудностей на совете не возникло. Было решено, не теряя времени, выступит в Галлию, двинув против Эвриха почти все силы, которыми располагал Красс. В поход уходили шесть легионов и вспомогательные войска, состоявшие из трех тысяч готов Вилимера и четырех тысяч федератов Одоакра. Кроме того, по словам Одоакра, к ним должны были присоединиться около двух тысяч бывших солдат Рицимера, еще остававшихся на севере Италии. Таким образом, под началом Красса оказывалось почти сорок тысяч пехоты. Пехоту должны были поддержать три тысячи всадников-готов и тысяча букеллариев Антемия, которых вел Вибий Цестий. Вместе с двумя тысячами римской вспомогательной конницы общая численность кавалерии доходила до шести тысяч. С этой армией в сорок шесть тысяч солдат Красс надеялся разгромить визиготов и утвердить власть Рима над Галлией.
Не зная точно какими силами располагает Эврих, пренебрегать любой возможной помощью было бы глупо. Антемий подробно рассказал Крассу и его легатам о положении в Галлии, снабдив их самыми точными картами, какие только нашлись. Также он обещал немедля отправить надежных людей к наместнику северной Галлии Сиагрию и королю бургундов Гундиоху.
— Никто не знает, как поведет себя Гундиох, — говорил он, задумчиво склонившись над картой. — Раньше он всегда обещал нам помощь бургундов, а в прошлом году его люди прогнали визиготов за Родан. Собственно после этого Гундобад и стал военным магистром Галлии. Но помощь эта меня не радовала. Бургунды хозяйничали в Галлии как хотели, старый лис Гундиох ни за что не признается, но я не сомневаюсь — он спит и видит, как расширить свои владения до Родана. И только поэтому он выступил тогда против Эвриха, а вовсе не из любви к Риму. Я мог бы отдать ему приказ поддержать нашу армию, но что из этого выйдет — ведает один Бог. Гундиох давно не подчиняется Риму, хотя бургунды по-прежнему считаются федератами. Полагаю, лучшее, на что можно рассчитывать — что бургунды не станут вмешиваться в войну.
Что до Сиагрия, вестей от него давно не было. Не знаю даже, какими силами он располагает теперь, но если союзные ему франки все так же верны договору, он мог бы, перейдя Лигер, ударить по визиготам с севера. Я отправляю к нему людей, постараюсь уговорить его действовать вместе с нами, но это будет не просто. Слишком свежа еще память о нашем недавнем поражении. Скорее всего, Сиагрий будет ждать исхода первых сражений.
Император устало распрямил плечи и оглядел всех собравшихся в зале.
— Я чувствую, как там, за Роданом, собираются тучи. Гроза вот-вот разразится. Вам надо спешить. Мы медлили слишком долго, и если Эврих вторгнется в Галлию до того, как придете вы, остановить его будет некому. А если падет Галлия…
Он не договорил, но всем и так было ясно — лучше бить врага на его территории, чем допустить, чтобы цветущие галльские провинции стали ареной жестокой войны. Торопиться надо было еще и потому, что снабжать почти пятьдесят тысяч солдат и тысячи лошадей было не так-то просто. Красс надеялся найти за Альпами, в дружественных провинциях, большие запасы провизии для своей армии, и было бы совсем ни к чему, чтобы эти запасы достались готам.
Вот почему медлить с выступлением не стали и, едва окончились праздничные торжества, легионы снялись с лагеря. Было это в пятый день до июньских Ид.
Узнав, что войска уходят в Галлию, провожать их вышло едва ли не все население Рима. Люди стояли у Фламиниевых ворот, глядя на проходившие легионы. Многие махали руками, некоторые плакали не скрываясь, кто-то кричал приветствия, но большинство стояли молча. Праздничное настроение сменилось тревогой. Армия шла на войну, бросая вызов могуществу готов, и народ Рима, едва свыкшийся с мыслью, что теперь у них есть надежная защита и жизнь, наконец, начинает налаживаться, вдруг осознал — все это может рухнуть в одночасье. Чем кончится битва за Галлию? Никто не взялся бы предсказать. Вместе с легионами из Рима уходила надежда.
Легионеры, напротив, шли весело, будто не думая о предстоящих сражениях. В карманах у них звенело золото, щедро отсыпанное Крассом и Антемием. За время празднеств они славно погуляли, многие обзавелись в Риме подружками, а всеобщее преклонение перед ними — солдатами Великого Рима — окрыляло бойцов. Кассий подумал, что боевой дух войска необычайно высок. Нельзя и сравнить, с тем, как они шли на Парфию. Оно и понятно. Тогда они шли покорять далеких восточных варваров, теперь же каждый легионер знал — они идут сражаться за Отечество, а за спиной остается Рим, пусть не тот, который они знали с детства, но все же это был Рим.
— Да, мы были правы, — задумчиво сказал Никомах. — Теперь благословение римских богов будет с вами. И, одержав победу, вы вернетесь домой.
Сенатор стоял рядом и улыбался проходившим мимо когортам. Кассий знал, Никомах всей душой желал бы отправиться с ними, но, по словам самого сенатора, не мог оставить Рим в момент неожиданного подъема старой веры, когда вновь открывались храмы, и люди, кто с опаской, а кто с искренним восторгом, начали вновь обращаться к родным богам. Впрочем, большинство простых римлян с одинаковым усердием шло сначала в церковь, а потом в храм, не видя ничего странного в этом двоеверии.
— Мы были правы, — повторил Никомах, и Кассий рассеянно кивнул. Мысли его то и дело возвращались к насыщенным событиями двум последним дням.
Свадьбу справляли в спешке, — Красс хотел во что бы то ни стало решить это дело до своего отбытия в Галлию, — поэтому о соблюдении всех традиций не могло быть и речи. Однако по мере возможностей следовали римскому обычаю. Красс был щепетилен в этом вопросе, в свое время его семейный очаг являл собой пример всему Риму, хотя некоторые и называли Красса старомодным из-за того, что он ни разу не разводился, всю жизнь сохраняя верность своей супруге Тертуллии.
Вероятно, Публий последовал бы его примеру, если бы воля богов не разлучила его с Корнелией навсегда. Теперь, беря замуж Алипию, он покорялся воле отца, но радости не испытывал. Умом Кассий понимал чувства друга, знал, как нежно любил Публий свою молодую супругу, но чем мог он помочь? Разве что выслушать. Сам он не был женат, и до сей поры ни одной девушке не удавалось разжечь в нем пламя страсти. В глубине души он полагал себя неспособным на любовные порывы и не видел в том ничего плохого. Склоняясь к философии Эпикура, Кассий считал неразумным привязываться к одной женщине, когда вокруг столько прекрасных дев, готовых дарить любовь. Однако, считая себя обязанным поддержать друга, покорно выслушивал душевные излияния Публия.
