– Приходила мисс Кромби. Мы поговорили.
– О чем? – Яков махнул рукой на начавшего было ворчать о «всяких дурных девицах» Жака, указав ему на колбу, заполненную едва ли наполовину. – Лей, не отвлекайся… Так о чем вы говорили? – Он снова повернулся к Адаму.
– Она пришла узнать, что я чувствую и что собираюсь делать в связи с этим.
– И что ты ей ответил?
– Правду. Что я люблю ее, но делать ничего не собираюсь.
Яков стряхнул пепел с пальцев, скептически посмотрел на молодого человека.
– Да ну… Я ведь велел тебе не встречаться с ней.
– Вы сказали, цитирую: «Адам, я запрещаю тебе видеться с этой девушкой, навещать ее дома или на работе…»
– Я помню, что я сказал. – Прервал его Шварц, и задумчиво покачав головой, отошел к соседнему столу. Открыл ящик и стал в нем копаться.
– Готово, патрон. – Жак, безрезультатно подергав завязки, стянул фартук через голову. – Насчет этой Кромби – неужто я ее недостаточно напугал?
– Видимо, недостаточно, – сказал Шварц.
– Или она просто без ума от любви, pazza d’amore. – Хмыкнул Жак.
– Или, – покладисто произнес Яков. Окончив, видимо, свои поиски в ящике, он подошел к секретарю, и тихо, проникновенно сказал: – Адам, я приказываю тебе забыть эту девушку, мисс Кромби.
– Не могу, Яков Гедеонович.
Жак присвистнул:
– Бунт на корабле, кэп.
– Заткнись, – все так же спокойно произнес Яков.
А затем молниеносным движением ударил зажатым в правой руке ланцетом в грудь Адама, целя в сердце.
Кончик лезвия остановился в миллиметре от белоснежной рубашки секретаря. Адам, нисколько не переменившись в лице, держал Якова за запястье – крепко, железной хваткой.
– Это уже не бунт… – Прошептал Жак. – Это попросту невозможно.
– Отпусти мою руку, Адам. – Сказал Шварц и, когда юноша беспрекословно разжал пальцы, швырнул ланцет на стол; тот звонко задребезжал, ударившись о стекло реторты. Пожалуй, этот жест был единственным проявлением эмоций – более Яков никак не выказал своего удивления. Голос его был так же ровен. – Адам, ты ведь знаешь, что на меня твое чувство самозащиты не распространяется?
– Знаю, Яков Гедеонович.
– Почему же ты меня остановил?
– Я… – Тут впервые на лице юноши промелькнула не смутная тень, а яркое, видимое невооруженным глазом чувство. Правда, определить, какое именно, представлялось затруднительным даже Жаку, а уж он был искусным чтецом лиц. – Я… считаю, что моя смерть заставила бы мисс Кромби страдать. Я не хочу причинять ей боль.
– Понятно… – Вздохнул Яков. – Ты свободен. То есть – иди работай, я хотел сказать. Вечером принесешь в мой кабинет отчет.
– Хорошо, Яков Гедеонович.
Когда за Адамом закрылась дверь, Жак решился – подошел к Шварцу, уставившемуся в окно, присел на стол рядом. Подхватил ланцет и повращал его в пальцах, ненавязчиво наблюдая за хозяином – ждать бурю, или пронесет? И опять, как впервые, удивился тому, как поразительно меняется цвет глаз патрона, в зависимости от его настроения. Светло-зеленая, как скованное льдом зимнее море, радужка постепенно оттаивала, приобретая оттенки пронизанной солнцем травы.
– Кхм, – кашлянул Жак. – Что происходит, amico mio?
– Он учится. Совершенствуется.
– Может, он просто… приболел, запутался? Как тогда, после самоубийства? Просто сомневается…
– Нет. – Яков посмотрел на Жака и чуть скривился. – Я специально ударил его неожиданно. У него не было времени выбрать линию поведения, взвесить решение… Оно уже созрело в нем.
– Говорил я, надо было сделать его попроще. – Жак отложил ланцет. – Что теперь делать-то? Весь проект псу под хвост… из-за этого идиота.
Яков внезапно засмеялся.
– Ты уж определись, либо «попроще», либо «не идиота».
– А я вполне последователен – все его беды от излишнего ума, – парировал Жак, обрадовавшись тому, что патрон, похоже, не намерен метать громы и молнии. – Но вопрос остается открытым – что нам делать? Адама теперь использовать нельзя, а времени, чтобы создать нового, у нас нет.
Яков снова повернулся к окну, и Жак заметил, что цвет глаз Шварца снова меняется, почти неуловимо… на этот раз зелень стала насыщенней, и вспомнилась отчего-то болотная вода. Задумчиво, даже напевно, Яков произнес:
– Ну почему «нельзя»… Всегда можно что-то придумать.
Джилл решила заглянуть в редакцию перед тем, как идти домой. Когда она только вышла от мистера Шварца, мысли ее сумбурно наскакивали одна на другую, но разговор с русским фабрикантом несколько успокоил ее. Она вспомнила, что рабочий день все еще продолжается, в редакции осталась недописанная статья, а, как известно, работа – лучший способ отвлечься от тяжелых дум.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Джилл удивленно отметила, что оттуда не слышны ни крики, ни хлопки, ни музыка – вокруг висела странная тишина. Молодые журналисты и корректоры обычно шумно обсуждали новости, заводили патефон или просто дурачились. Неужто дядя наконец призвал их к порядку? Открыв дверь редакции, Джилл огляделась – никого. Она посмотрела сначала на наручные часы, затем на большие, висевшие на стене справа – все верно, половина четвертого, еще два с половиной часа до окончания работы.
– Кто-нибудь есть? – Негромко крикнула она. Тишина неприятно давила на уши, и пустые столы смотрелись пугающе.
В кабинете дяди раздался шорох. Мистер Кромби выглянул в большой зал, и, увидев Джилл, взмахнул руками, подзывая ее к себе.
– Милая моя! Ты что тут делаешь? Ты почему не на Грин Сквер?
– А что там? – Напрягла память Джилл.
– Ты даже не знаешь? Я думал, ты первая туда на всех парах помчалась. Все наши ребята уже там – и Рори тоже. Там пикет, «Общество против механизации», огромная толпа, они приковали себя к воротам перед зданием Совета Острова.
Дядя коснулся усами ее щеки – на нее пахнуло табаком, – и тут же развернул девушку к двери, подталкивая обратно.
– Скорей езжай туда. Рори фотографирует, но описать, что там будет, он не сможет, уж тем более, интервью взять. Скорей, девочка моя. – Мистер Кромби сунул ей в руки блокнот, карандаш и, подхватив шляпку, которую она успела снять, криво напялил ей на голову. – Я на телефоне сижу, вдруг это не единственная акция. Поторопись!
Джилл раздраженно дернула шляпку, локоны выбились из прически. Она немного не так представляла себе «работу, отвлекающую от неприятностей». Эта работа сама была похожа на неприятность.
– Ты так суетишься, будто мы – настоящая газета.
– А ты считаешь, это не так? – С обидой в голосе спросил дядя.
Джилл вздохнула и чмокнула дядю в лоб.
– Прости. Просто у меня… плохое настроение. Я отправляюсь, возьму кэб или паромобиль. Может, нам завести свой для редакции? Чтобы журналисты прибывали на место первыми?
– У нас не настолько «настоящая газета», – хмыкнул дядя, но по его тону она поняла, что он уже не обижается. – Пока могу предложить только велосипеды.
– И то хорошо. Я позвоню с почтамта, если случится что-то крайне важное, там недалеко, – обещала Джилл и поспешила на выход.
Пикеты и протесты подобного толка редкостью не были. Но обычно всеразличные «общества», ратующие за мир без науки либо выкрикивали свои лозунги с лодок, держась вдалеке от многозначительно прохаживающихся по набережной полицейских, либо разбрасывали оттуда же листовки, и их прибивало к берегу, правда, уже в таком состоянии, что прочесть что-либо, кроме набранного крупным шрифтом слова «ПРОТИВ», не представлялось возможным. Эта акция и впрямь была чем-то из ряда вон. Протестующие пробрались на сам Остров, это во-первых. Значит, подкупили кого-то из таможни – либо же он и сам верил в их бредни. Во-вторых, приковать себя к воротам – это что-то новенькое… ну и Совет теперь вынужден будет отреагировать. Джилл была согласна с дядей – ей нужно быть там, в гуще событий.
Толпу она увидела, еще когда подъезжала к Грин Сквер по Черч-стрит. На секунду даже испугалась, увидев, как много людей собралось, но потом сообразила, что это зеваки, собравшиеся поглазеть на акцию. Они были слишком спокойны, хихикали и толкали друг друга локтями, и у них не было ни транспарантов, ни листовок. Джилл попросила водителя паромобиля притормозить, чуть не доезжая до толпы, расплатилась и двинулась вперед.
– Пропустите, пресса! «Новости островов Силли»! Пропустите, пожалуйста!
Зеваки оглядывались на нее и беспрекословно расступались. Джилл подобралась к краю толпы и почти сразу увидела Рори, который с важным видом устанавливал треногу для фотоаппарата. Рядом мялся Майкл Бакли, обнимая тот самый фотоаппарат, бережно, будто младенца. Девушка подошла к сослуживцам, улыбнулась ирландцу.
– Вы вовремя, – сказал Рори, принимая из рук Майкла главную ценность газеты. – Послали за полицией, сейчас и начнется самая потеха.
