— С вами! Слава! Ура! Дави черносотенных! — завопили сразу в нескольких местах.
Олег в этот момент испытал гордость и восхищение — большая честь работать с этим великим человеком, настоящим мастером, в руках которого человеческие души что мягкая глина. Впечатление не испортило даже то, что на лице спрыгнувшего с подножки министра на миг возникла презрительная гримаса.
— Ну, как это было? — небрежно поинтересовался Штилер, возвращаясь к крыльцу.
— Хорошо, — сказал Олег, зная, что открытой, совсем уж грубой лести Паук не оценит.
— Великолепно! Великолепно! — зашелся в восторге полицейский поручик.
— Лучше и невозможно, — подвел итог сотник Тараканов.
— Нууу, я в себе и не сомневался, — проговорил министр. — Завтра жду соображееений. Возможные варианты, как мы можем все это описать и использовать…
Олег кивнул, стараясь выдавить хоть каплю воодушевления.
Выходит, он должен либо возвращаться отсюда в контору и сидеть там допоздна, либо прибыть на работу пораньше, и это в субботу… Анна будет недовольна, и это еще мягко сказано, придется в очередной раз убеждать ее, что это в последний раз, что в конечном итоге, это его долг!
Перед партией, народом и страной!
2 октября 1938 г.
Нижний Новгород
Кириченко ждал в вестибюле, сидел в кресле напротив стойки портье и читал «Империю».
Олег увидел его еще с лестницы, на миг возникло малодушное желание остановиться, вернуться в обманчивое уединение гостиничного номера, запереть дверь и никогда больше не выходить…
Вчера он опозорился по полной программе.
Упал в обморок прямо в ГЖУ, во время допроса, и не важно, что виной всему был жуткий приступ головной боли — местные «опричники» по этому поводу не в курсе, они, в отличие от Ованесяна и Голубова не читали медицинское заключение на приписанного к специальной рабочей группе статского советника.
Для них он теперь слабак, штатский неженка, человек низшего сорта…
Проклятье, проклятье, проклятье!
Олег невольно замедлил шаг, прикусил губу, но не остановился, двинулся дальше вниз — нет, в номере не отсидеться, он должен испить эту чашу до дна, пройти свой крестный путь, доказать всем, и себе, и высокомерному темнику, что он полноценный человек, что он чего-то еще стоит в этой жизни.
Вчера ему вызвали жандармского врача, и тот с перепуга вколол пациенту какую-то хрень, от которой сегодня все тело ломило, и казалось, что по тебе бегают сотни мелких букашек, щекочут кожу лапками.
Но голова, слава богу, не болела.
— Доброе утро, — сказал Кириченко, опуская газету. — Отличная передовица Штилера. Совершенно не представляю, как он это делает, но создается впечатление, что правительство ничего не скрывает от народа, ни возможных проблем, ни реальных трудностей, откровенно беседует с каждым читателем, и при этом позволяет ему иметь свое собственное мнение. Интересно, министр сам их пишет?
— Сам, — ответил Олег, с облегчением вздыхая.
Про вчерашний позор тысячник решил не вспоминать, сделать вид, что ничего не было, и то хорошо. Но доклад о том, что произошло, наверняка ушел в управление имперской безопасности, и лег на стол начальнику штаба ОКЖ, так что об этом случае еще напомнят, ткнут мордой…
— Сам, — повторил он. — О чем там в этот раз?
Написание субботней передовицы Паук не доверял никому, раз в неделю на несколько часов запирался в кабинете с одним из референтов, чья задача заключалась в подаче справочной информации, и истово работал, чтобы на следующий день его статью читали от Камчатки до Вильно, от Мурманска до Тегерана, в кафе и конторах, в казармах и сельских клубах… да и за пределами империи «Империю» распространяли, причем в немалом количестве, большем, чем весь тираж у иной газеты попроще.
— Внешнеполитическая обстановка — крепим дружбу с народами Азии против агрессивных европейских империалистов, сбросим иго рабства с колоний, арабское население приветствует наши освободительные войска в Ираке, ширится повстанческое движение в Индии и Бирме… Ничего необычного, но все равно интересно.
— Понятно, — Олег мгновение помедлил, прежде чем спросить: — Что нас ждет сегодня?
— Загородная поездка, — Кириченко поднялся, положил газету на журнальный столик. — Отправляемся немедленно, все расскажу в дороге.
Пока они шли через вестибюль, Олег старался не смотреть в сторону льстиво улыбавшегося портье — тот вчера видел, как привезли постояльца из двадцать седьмого номера, и наверняка подумал, что «важная партийная шишка зашла в кабак погулять с певичками, ну и пережрала коньяка».
А ведь так со стороны посмотреть, и вправду важная шишка — значок «испивших мутной воды», записался как статский советник, компанию водит с тысячником НД и полковником жандармов… и не будешь же ты объяснять каждому, что все это совершенно ничего не значит?
Ледяной туман, наброшенный на город точно саван, со вчерашнего дня вроде бы даже стал гуще, сочившийся через прорехи в невидимом небе гнилой дождь никуда не исчез, а к прочим «радостям» добавился ветер, вроде бы не сильный, но пронзительный, точно взгляд «опричника».
Машина, к счастью, ждала их прямо у крыльца гостиницы, та же самая, что и вчера, и позавчера, с тем же громилой-водителем явно из бывших погромщиков-дружинников двадцатых.
— Распелся у нас гусь Павлов, птицей райской просто, — сказал Кириченко, когда они сели, и автомобиль двинулся с места, — когда ему намекнули, что мы можем его женой и сыном заняться. Понятное дело, что на самом деле их никто бы не тронул, жестокость должна быть целесообразной. Не надо морщиться, товарищ, без жестокости при построении нового никак. Инженер этот на самом деле существо иной биологической породы, зараженное ядом европейского мистицизма, неспособное усвоить евразийские идеи, он враг, опасный и жестокий, один из розенкрейцеров…
Олег не морщился, он сидел неподвижно, и чувствовал себя скорее мертвым, чем живым — почти ощущал, как разлагается его плоть под пока еще целой кожей, как вгрызаются в нее могильные черви, как сырая земля набивается в рот. И это при том, что физически был почти в порядке, нога и спина не беспокоили, даже палку не взял сегодня… разве что только вчерашний приступ.
— Не забывай, что они пытались убить нас с тобой! — напомнил Кириченко, обернувшись. — Оно того не стоит… Так вот, запел он, и назвал некоторые имена… Михаил Владимиров, Кирилл Башкиров, Юрий Ковлейский. Тут же стали проверять — сплошь выпускники агрономического факультета местного университета, и ни одного не смогли вчера найти! Инженер-то выдал лишь тех, кого нам не достать, так он думал, по крайней мере, — в голосе тысячника прозвучало торжество. — Кто давно уехал неведомо куда, кто узнал об аресте соратника и на дно залег, но в числе прочих был некто Николай Иванович Проферансов, арестованный еще пять лет назад по одному делу… Так вот только откуда Павлову знать, что этот человек еще не умер, и не получил пулю в затылок, а находится в заключении, причем в пределах области?!
— Так мы едем?.. — Олег осекся.
— В фильтрационный лагерь «Оранки-74», расположенный в Богородском районе, — сообщил Кириченко таким тоном, словно им предстояла развлекательная экскурсия.
Вот тебе и «загородная поездка»…
О лагерях Олег знал, о них знала все страна, их существование не скрывали, и в некоторые, например расположенный под Москвой «Ивановка-22» или в казанский «Торфяное-07» порой водили иностранных журналистов, тщательно отобранных, само собой, чтобы показать, как там с помощью труда перевоспитываются «враги народа и государства».
Вот только об «Оранках-74» он до сегодняшнего дня не слышал, и вряд ли они принадлежали к числу выставочных заведений.
— Добыть разрешение на посещение было непросто, — Кириченко продолжал болтать. — Лагеря — это вотчина Омельянчука, так что пришлось звонить самому Голубову, чтобы вопрос решить.
Да, начальник административно-хозяйственного управления НД, вождь экономики «опричнины», упрямый хитрый хохол не терпел, когда кто-то самовольно посягал на область его ответственности, и если и боялся кого, так разве самого Огневского, ну и может быть, Хана.
— Да, Павлов кое-что сказал, но вот только… — тысячник закряхтел. — Ума ни приложу. Откуда он сумел этот ножик достать? В камеру имеют доступ только наши, и для чего кто-то будет помогать подозреваемому сводить счеты с жизнью? Глупо, оно того не стоит…
Надо же, инженер сумел обмануть охрану и ускользнуть от допросов туда, куда не дотянутся лапы «опричников». Но как он это сделал?.. укрыть что-то при том обыске, что учиняют жандармы, невозможно, они и в рот тебе залезут и в прочие отверстия, и одежду по швам прощупают…
