В подземной тюрьме его встретили хмурый подьячий и трое фактурных жлобов, один вид которых нагнал на него страху – профессия палача и ката, или «заплечных дел мастера» – у них на лбу была большими буквами написана. Молчаливые, будто языки им отрезали, тюремщики отвели его к низенькой дубовой двери с большим железным кольцом и втолкнули его вовнутрь. И также молча затворили за ним дверь, окончательно отрезав от прошлой жизни…
– Надо было наплевать и послушать Смальца – сейчас бы делом занимался, а не тратил время бездарно. Вот что значит не прислушаться к мнению опытных людей!
Юрий поднялся с соломы и прошелся по камере размером сажень на сажень, или два метра на два. В аршинах правда арифметика выглядела внушительней – три на три – но вот размеры конуры, в которой приходилось постоянно наклонять голову, такой счет не увеличивал ни разу.
Спал на охапке пованивающей соломы, чуть ли не упираясь ногами в стену. С противоположного угла немилосердный запах шел от «поганой» кадушки, куда Юрий справлял нужду. Ее не выносили с того дня, как он попал в узилище, а потому вонь стояла просто неимоверная – Галицкий задыхался, глаза постоянно слезились.
Раз в день его даже кормили – просовывали под дверь, а там была щель в десять сантиметров, еду. Две миски – одна заполнены жидким хлебовом, отдаленно похожем на мучную болтушку с куском склизкого черного хлеба, а другая с водой. Причем эти емкости никогда не мыли, настолько они отвратны были наощупь.
Понятное дело, что есть такое он не стал, лишь позволял отпить пару глотков – остальную воду тратил на умывание. И сильно ослаб, голод терзал его. Но пока держался, хотя чувствовал, что скоро или сляжет, или начнет есть эту пакость.
Источник света проходил в эту же щель – от факелов, что постоянно горели в подземелье. С нее же шел свежий воздух, которым дышалось с упоением. Счет дням Юрий бы давно потерял, но обнаружил закономерность – если не сунуть миски обратно под дверь, то их никто не требовал. Но раз в день слышались шаги – кто-то подходил к его двери. И стоило высунуть неиспользованные миски, то они заменялись на две наполненные.
Орать, взывать и требовать было бесполезно – никто не отзывался на крики и мольбы. Приходилось только ждать решения собственной участи, терпеливо или покорно – большой разницы здесь не было. Можно было бесноваться, вылить содержимое кадушки и разбить ее об стену, только Юрий опасался проводить столь рискованный эксперимент. У него окрепло стойкое ощущение, что дверь не откроют, и ему придется дальше жить в этом аду, и, возможно здесь и умереть.
– Приплыли… Писец!
Ругательное слово было выплюнуто кусочком смертоубийственного свинца. Для него стало доходить многое – именно боярин Артамон Матвеев в чем то взъелся на него, а не покойный царь Алексей Михайлович. И нет на нем «воровства» – то есть государственной измены, как понималось под этим словом в эти времена. А потому появилась надежда, что удастся если не «обелить» себя от облыжных, клеветнических обвинений, то, по крайней мере, отвести их от себя…
Скрип двери разбудил Юрия от тревожного сна, походившего больше на беспамятство или забвение. Хлынул поток свежего воздуха, от которого закружилась голова – настолько он был опьяняющим. А закрытые веки порозовели от света факела.
– Вставай, сыск чиниться будет!
Пинок под бок окончательно стряхнул дремоту, а сильные руки оторвали его от соломы и поставили на ноги.
«Пусть лучше сыск, чем такое медленное угасание. Хоть какое то разнообразие в жизни появится. Как вовремя они пришли!»
Мысль пронеслась радостно, с оптимизмом. Юрий разглядел пришедших – его держали два ката, подьячий стоял чуть в стороне. Не успел он сказать и слова, как его подхватили как пушинку и немного протащив по коридору, чуть ли не внесли в раскрытую настежь дверь. И только сейчас Юрий осознал куда он попал, и как он «попал»!
«Писец! Запытают, падлы!»
Большое помещение со сводчатыми каменными сводами было освещено светом нескольких факелов. Обстановка более чем скромная – стол в углу, с листами бумаги, чернильницей и гусиным пером – за него тут же уселся давешний подьячий.
Деревянное кресло, пока пустое, а вот на лавке сидит дьяк, в шубейке и шапке – видел эту крысиную морду с бегающими глазами. И вся обстановка, если не считать предназначенного для него действа. Глаза быстро узрели висящий у потолка на балке блок с переброшенной веревкой – дыбу он узнал сразу и внезапно ощутил как разлился по всему телу жар.
«Попал, пытать будут!»
На полу жаровня с пылающими углями – такую и под ноги висящему на дыбе человеку подставить можно, а рядом веники из лыка. Смалец говорил, что горящими каты в Московии по спине водят, после того как кнутом постегают. Хорошо хоть, что кроме знаменитого кнута «длинника», из-под которого «подлинная правда» из жертвы выходит, более никакого палаческого инвентаря нет. Не то что в Киеве, там иглами могли бы из человека всю «подноготную истину» вытянуть, а у ляхов так пыточный инструмент одним своим видом любого в смятение приведет.
«Не дрожи как овца, думай, как выбраться!»
Мысль промелькнула и Юрий почувствовал как кровь забурлила в жилах, сердце стало биться толчками. Жаль, что его не учили штучкам спецназа, а то бы он дал им тут всем время обосраться.
– Не балуй, – над ухом раздался предупреждающий рык самого зверовидного ката. Руки неожиданно вывернули за спину – оба палача запыхтели, крепко связывая запястья. Сила у них была таковая, что дергаться бесполезно, особенно когда отступили.
– Фома, начинай
Сидящий на лавке дьяк зевнул, деловито отдав распоряжение и равнодушно смотря на Юрия рыбьим взглядом. И вот тут Галицкий внезапно понял, что никакого предварительного допроса не будет, он просто начнется с самой пытки, причем немедленно.
– Вы что творите…
Слова не вышли из глотки, от нахлынувшей в плечи боли Юрий протяжно застонал, ощутив, что его ноги оторвались от пола, и он завис на вывернутых за спину руках, что могли вырваться из плеч – таково было страшное напряжение в мышцах.
Один из палачей стащил с его ног сапоги, потом послышался треск материи – с нем буквально разодрали кафтан с исподним бельем, бросив вонючие грязные тряпки на пол. Кат тут же ногой, как заправский футболист, отправил их в дальний угол. Штаны с Галицкого снимать не стали, и это немного обрадовало его в столь безнадежном положении – значит «холостить» его не станут, и то хорошо.
– Допрежь не сечен кнутом, на нем токмо следы плетей татарских, – скучным голосом произнес Фома, ощупывая крепкими пальцами тело, что массажист, и явно его изучая, тут же докладывая свои соображения.
– Кожа белая, пальцы без мозолей, но воинские, сильные. Потертостей нет, ни на ногах, ни на лядвах – на конях мало ездит, да и обувь добрую носит всегда. Приступать?!
«На хрена ходить пешком, и в седло взбираться – у меня две машины было – сел на сидение и поехал. А чего это дьяк кивает?!»
– А-а!
Вопль вылетел из Юрия – от внезапного толчка в спину натруженные руки вырвались из плеч с чудовищной болью, пол неожиданно приблизился, в глазах потемнело…
Часть третья. Воевода
Глава 1
– Облей!
Лицо охладило водой, которую ему щедро плеснули прямо в лицо из ковша. Машинально сглотнув живительную влагу, попавшую на пересохшие губы, Юрий медленно пришел в сознание, темнота перед глазами потихоньку расступилась.
Резкая боль нахлынула на плечи, вывернутые из них руки были над его головой, а не сзади спины. Крепко связали их веревкой и подвесили на дыбу. Мерзко и больно ощущать себя притянутым к потолку, когда кончики пальцев ног ощущают холодный камень внизу, почти касаясь пола. И боль терзала – страшная тягучая боль в плечах.
– И кто ты таков, вор, ответствуй про себя?!
Голос был чужой, незнакомый – властный, уверенный в себе, хамоватый – таким всегда говорят те, кто других людей считает за полное дерьмо, недостойное дымиться даже на отдалении.
