София не успевает ответить.
— Нет, мама Кали, — вдруг подает звонкий голос Лиза. — Я отказываюсь снова скрытно сканировать Арсения Всеволодовича. В первый раз ты была очень убедительна в своих подозрениях. Но больше нет причин — сударь обладает живой, он не вымес, и без причины вмешиваться в его личное пространство бестактно. Я просканирую, только если сам Арсений Всеволодович согласится.
— Очень уж вежливую дочку ты воспитала, Соня, — бурчит Кали.
— На излишнюю вежливость не обижаются, «сестра», — София улыбается дочери. — Конечно, Лиза. Так и поступим.
— Как так, мама?
— Спросим разрешения Арсения Всеволодовича.
* * *
Князь Аркадий звонит мне по утру. Я уже и зарядку сделал, и с Катей поболтал («как дела в Твери, солнышко?» — «без вас никак, господин, а выручка фирм растет, развиваемся»), душ принял, с Серафимом перекинулся парой слов («устроились?» — «господин, да, из окна напротив на вас смотрю»). В общем, день начался для меня уже давно.
— Да, Арсений, с тобой не соскучишься, — растянуто говорит князь Волконский. — Лучше бы ты в Твери оставался, да Свиридова дальше терзал.
— Анатолий Игоревич теперь мой партнер, как можно? — грустно вздыхаю по былым временам. Были же враги на два щелчка, а нынче я сам на один прикус одной очень задиристой княгине. Но ничего, обыграем.
— Мне звонила княгиня София Александровна, — Аркадий будто очень удивлен своим же словам. — Знаешь, я, бывает, месяцами не могу с ней встречи добиться, а тут сама набирает с первыми лучами зари и такое рассказывает про тебя и твою претензию, что у меня волосы дыбом встают, как будто я пальцы в розетку всунул.
Очень радует, что Волконский не злится и не кричит. А ведь волнуется — я улавливаю мелкое дребезжание обычно твердого, как гранит, голоса. Обычный человек бы не разобрал, ну а мне слух Префекта в помощь.
— Я должен перед вами объясниться, Ваше Сиятельство.
— Верно, должен. Сегодня в полдень у нас с тобой встреча с Софией Александровной в моем доме. Поэтому сейчас ты срочно прибываешь ко мне, и мы обсуждаем как действовать, чтобы тебя…не нейтрализовали. Да и кого-нибудь еще, за компанию.
— Буду через сорок минут, — я же верный вассал, вот и не спорю.
— Жду. И не вздумай пока подавать никакой иск ни в какой суд.
— Конечно, Ваше Сиятельство.
Значит, княгиня решила, что ко мне не поедет, только к князю. Логично. Я не в обиде: хоть дом и отдраили до блеска, но тоже учитывал, что Бесонова выскажет свое «фи», просто для порядка, и назначит посредника. Главное же для меня — сатисфакция. И, после вчерашнего, моя претензия увеличилась. Теперь мне мало денег и фабрик. Я хочу также и крови. Четыре литра, думаю, хватит.
До усадьбы Волконских добираюсь за двадцать минут. Анфиса еще не прибыла, Галины Константиновны тоже нигде не видно, хотя княгиня и собиралась в Москву, на выставку каллиграфической рунописи.
Меня сразу провожают в кабинет, где его хозяин мерит шагами комнату туда-сюда. Разминается, видно, перед Бесоновой.
— Присаживайся, Арсений, — сам он тоже падает в одно из кожаных кресел, стоящих в комнате, два с одной стороны стены, два с другой.
Словно по звонку, входит служанка в чепчике и фартуке, в тонких руках поднос с кофе и печеньками. Расставив угощение на столике между мной и князем, удаляется.
Минуту князь пьет кофе большими глотками и молчит. Я же, вдобавок, еще и хрумкаю печенькой. Решаю первым начать диалог:
— Ваше Сиятельство, очень вкусные сла…
— Арсений, честно скажи, ты можешь отказаться от своих претензий к Бесоновым? — сразу прорывает князя, будто мой голос вантузом прочистил засор в его горле.
— Не к Бесоновым. К Тюдорам-Бесоновым.
— Ты меня понял, Арсений.
— Не могу, Ваше Сиятельство, — качаю головой и с нажимом говорю. — И прошу больше не просить меня отвернуться от своей чести.
Наверняка, это София Бесонова застращала Аркадия так, чтобы он попытался меня отговорить от виры. Конечно, княгиня хочет решить вопрос без финансовых потерь. Заранее извините, сударыня, что обломитесь.
— Понимаешь, София Александровна — человек первой величины, — сдерживает себя Аркадий. — А еще… Среди узкого круга о ней ходят нелицеприятные слухи. Раньше она служила дознавателем в Тайной канцелярии, и называли княгиню Гюрзой.
Только кажется, что эти слова даются ему непросто. На самом деле они просто веские. Это же ведь и про ответственность.
— Ох, Ваше Сиятельство, Бесоновы пока что не пытались убрать меня. — Не считая хука Кали, конечно. — А значит, уже и не попытаются.
— Почему ты так решил? — Аркадий не верит до конца. Точнее, всё он верит, даже больше, чем в Сварога, но пытается ужаснуть меня сказкой, как детишек у костра. Я ж молодой, авось поведусь.
— Ну, а смысл тогда Бесоновой посвящать вас в эту тему? — разъясняю очевидное. — Чтобы вы потом знали, кто именно скинул кирпич на голову вашего вассала? Нет, этот этап уже пройден.
Но что-то еще не дает покоя князю.
— Даже если так, в будущем тебе не избежать проблем. Помнишь историю со своим отцом? Мироновы натравили сильный род на вас.
— Да, меня могут раздавить как букашку, — согласно киваю. — Ну и что? Если Бесоновы мелочные, они уже так и так стопчут каблуки об мою голову попозже. Только, разница в том, проглочу я позор или нет. Поэтому предпочту избежать несварение.
— Но мы можем договориться, чтобы тебя, как ты говоришь, не «топтали»… — расстроенно, уже без надежды, протягивает Волконский.
— Если Бесоновы не хотят извиняться за дело, какая может быть вера этим бесчестным людям, Ваше Сиятельство? — парирую без всякой сложности.
Вообще, он может мне просто приказать заткнуть варежку и не соваться, но не факт, что я послушаюсь и не пойду в суд. Поэтому пытается замотивировать, де, тебе ж крышка, Сеня, одумайся, сынок. А я такой — не по-дворянски одумываться, когда слово вякнуто, так что закрываем глаза и вперед на амбразуру, только не забываем подглядывать, а то мимо пронесемся.
Но аргументы кончились, и в ответ на мою риторику Волконский лишь отзывается со вздохом:
— Хорошо.
И можно не сомневаться: ему сейчас не так уж хорошо.
Глава 20 — Простить нельзя враждовать
В московской усадьбе Боровых сегодня наступило недоброе утро. Затем продолжился такой же пасмурный день, несмотря на безоблачное небо, августовское, еще жаркое солнце и пение птиц за окном. Когда не рад барин, то и слуги опечалены. Цепочка эмпатии сверху вниз. А не рад Радимир Боров потому, что ночью любимая племянница — живое воплощение невинности и чистоты — вернулась с перового своего выхода в высший свет заплаканной.
Лакеи это отметили и сообщили Радимиру уже за утренней чашкой кофе. Мол, у барышни нашей с прогулки глазки покраснели, губки припухли, тушь размазалась. Непорядок, барин. Как бы не беда случилась.
Реакция Радимира была однозначной:
«Беркутов, неужто ты! На кого позарился, стервец! На племяшечку мою?! На цветочек наш бархатный?! Ух, урою!»
Любил Радимир племянницу, как собственную кровинку. У него самого ведь только сыновья уродились — и все здоровые лбы с лицами квадратными, с физиономиями солдафонскими. Пацанов не особо жалко, им битье только на пользу, злее будут, а если повезет — и сильнее. А за принцессочку нашу порвем!
Сразу перед завтраком начался допрос. Посадил испуганную Лесю перед собой, окинул дитятку суровым взглядом и велел всё рассказывать, без утайки. Девушка мигом раскололась, как орешек. Выяснились нелицеприятные подробности. И, в то же время, очень даже обнадеживающие. Последним было то, что у Лесечки, у принцессы нашей, появился защитник. Ни за что Радимир на Беркутова плохо подумал: достойно поступил отрок, по-мужски! Не испугался ни княжича, ни заморского принца. Ответственный молодец! Но и ярая злость взяла Радимира на этих…этих ….! Рррр-а-а!
