Что желает слышать жизнь.
Принять процесс собственного преображения. Для меня это было как угодно, но только не просто.
Я создала вокруг себя кокон и затаилась в нем. Только в этом коконе я могла как-то существовать. Но превращаться в бабочку? А надо ли мне это?
Меня в принципе устраивала моя жизнь внутри. И себя я в ней тоже устраивала. Разве мне мало изменений? Их и так столько — хватит до конца моей жизни.
Я пыталась удержать то, что оставалось от прежней жизни. Любой ценой. Постройка моей жизни представлялась мне постройкой из костяшек домино. Одна костяшка выпала. И не какая-нибудь. А самая главная.
Но мне не хотелось, я не могла позволить, чтобы за ней лавиной последовали все другие. Останется ли от меня тогда хоть что-нибудь?
Вот мой дом, он стоит в зелени. У меня есть мое дело. У меня есть друзья.
Работать в саду. Напевать. Выступать перед зрителями.
Я поняла, что пришло время снова попытаться войти в старое русло. И чем скорее, тем лучше. До того как там, за пределами кокона, все изменится до неузнаваемости. Я вдруг заторопилась.
Я связалась с хозякой дома и попыталась ее уговорить продать мне этот дом, куда мы въехали всего два месяца назад с Хели и детьми.
Я позвонила руководительнице общественной организации, которой принадлежит детский сад, куда ходил Тимо. И сообщила ей, что и в будущем намерена вести бухгалтерию и являться на все заседания правления общества.
Своих коллег клоунов я сразила своим сообщением о готовности снова работать. И действительно, уже в конце апреля я отправилась с ними на семинар по клоунскому совершенству.
А четвертого мая я снова работала клоуном. И получила от этого удовольствие. Мои рефлексы меня не подвели.
Все просто замечательно.
Не правда ли?
Пятница, 13 июня 2008 года
Седьмой день рождения Тимо.
Летний праздник в детском саду «Цветные кнопки».
На празднике будут и Анна, и Сабина, и, разумеется, Нелли.
Вопрос Анны о том, приду ли я, был лишним.
Разумеется, я приду. Этот детский сад играл важную роль в моей жизни. А то, что мои дети превратились в невидимок, вовсе не повод для меня сидеть дома.
Стоять! Это приказ костяшке домино.
И вот я стою в толпе родителей. С некоторыми матерями я поддерживаю контакт, и они знают, как у меня обстоят дела. Мы возбужденно говорим о чем угодно. Но только не об одном.
Ко мне подходят те, с кем мы давно не виделись, чтобы пожать мне руку. Заключить в объятия. Хорошо, что я уже некоторым образом натренировалась отвечать на вопрос, как я поживаю.
Как я поживаю?
«Спасибо, более или менее».
«Спасибо, сегодня хорошо».
«Спасибо, когда как».
Я чувствую облегчение, когда Нелли перехватывает инициативу и приглашает всех в спортивный зал. Там состоится выступление детей. Я сажусь в последний ряд.
Дети рассказывают историю, перемежая текст музыкально-шумовым сопровождением. Малыши пользуются погремушками, колокольчиками, деревяшками. Линде, закадычной подружке Тимо, разрешено стучать в таз. Двоим, невероятно гордым собой малышам, разрешено «играть» на ксилофоне — задание для взрослых!
Разрешили бы и Тимо играть на ксилофоне? О, как бы он этим гордился!
Из моего глаза выкатывается первая слеза.
Но музыка кончается. Дети выстраиваются в ряд вдоль стены. Им предостоит по ролям продекламировать стих.
«Лев рычит: «Мне охота!»
«Охота делать что?» — вопрос от бегемота.
«Путешествовать?» — спрашивает мартышка.
«Танцевать?» — спрашивает мишка.
Я знаю этот стишок наизусть. Его часто бормотал себе под нос Тимо — за игрой, за едой, в ванной. Но декламировать стихотворение он не хотел, стеснялся даже меня.
«И где?» — недоумевает зайчишка.
Стоп!
Вот оно — предложение Тимо!
Это предложение принадлежит Тимо, а вовсе не Леони! Разве об этом кто-нибудь не знает?
Я цепенею — внутренне и внешне. Мне отказывает слух. Радостный голос Тимо звенит в моей голове. Повторяет одну и ту же фразу.
«И где?» — недоумевает зайчишка. «И где?» — недоумевает зайчишка.
Чистое звучание его голоса. Музыка его речи.
Никогда. Никогда больше мне ее не услышать!
Дети закончили декламацию и теперь сели кружком. Звучит песенка. Она мне тоже слишком хорошо известна.
Как красиво пел ее Тимо! Он вообще замечательно пел, ни один ребенок не поет так прекрасно, как Тимо!
Я продолжаю сидеть, не в силах шелохнуться. И наблюдаю детей, ни один из которых не столь мил, не столь красив, не столь одарен, как мое сокровище. Мне нужен носовой платок, но у меня его нет. Слезы бегут наперегонки с соплями. Это замечает сидящая рядом дама и вручает мне салфетку. Я наконец получаю возможность высморкаться. Но легче не становится.
Когда выступление заканчивается, я присоединяюсь к потоку родителей и выхожу в сад.
Только не обращать на себя внимание! Только не разговаривать!
Я не отстаю от Сабины ни на шаг. Она достаточно хорошо меня знает, чтобы задавать мне вопросы, выяснять, что же случилось. Угостившись апельсиновым соком, я спешу удалиться в туалет. В детском саду тишина. Все ушли во двор. Я снова вхожу в спортивный зал и сажусь на свое прежнее место в последнем ряду.
Тишина идет мне на пользу. Я начинаю чувствовать присутствие Тимо. Со мной наедине он наконец может продекламировать свое предложение и спеть песенку. Специально для меня. Я горжусь им, я им бесконечно горжусь.
Слышу приближающиеся голоса. В спортивный зал входит моя подруга Анна в сопровождении Марии, воспитательницы Тимо. Они меня искали. За меня волновались.
«Для тебя все это было слишком?» — спрашивает Анна.
Я киваю. И пытаюсь описать свои ощущения.
«Сегодня впервые после несчастья я со всей остротой ощутила ту страшную пустоту, которую означает для меня потеря моей семьи. Здесь, в детском саду, все выглядит, как и прежде. Только Тимо больше нет. Я все время видела эту пустоту, только о ней и думала!
Это все равно, как если во рту не хватает зуба, — ты постоянно думаешь о чернеющей дырке. Когда я дома одна, одна сама с собой, я ощущаю себя единственным зубом в пустом провале рта. Единственный зуб не воспринимает пустоты во рту, он видит только себя самого и радуется тому, что он есть. Но ведь вы здесь, в детском саду. И вам тоже невозможно не видеть этой чернеющей дырки! Может быть, вам по этой причине делается еще больнее, чем мне!»
