– Не нужно скрывать своих чувств, – оскал на искореженном лице мало напоминал улыбку. – Я давно привык, что при первом знакомстве со мной люди шарахаются прочь.
Судя по голосу – сиплому, спокойному и немного насмешливому, действительно привык. Воспринимает это как должное, естественное, само собой разумеющееся, не обижается. Ладно, уже лучше…
– Да и не только от меня шарахаются.
Кивок назад. Туда, где стояли стрелки, напугавшие Агделайду Краковскую.
– Поэтому если у тебя, Вацлав из рода Бурцев, есть сомнения в целесообразности нашего союза, мы можем разойтись мирно, забыть друг о друге и дальше вести свою борьбу порознь.
– Ты предлагаешь союз? – заинтересовался Бурцев.
Союзники им сейчас нужны. А уж какие физиономии будут у тех союзников – дело десятое. Для устрашения врага – так вполне сгодятся и эти.
– Да, предлагаю. Тебе известны секреты тевтонских колдунов, носящих знак поломанного креста. Ты смог воспользоваться их бесконной колесницей, тебе подвластна зачарованная бомбарда. Но у тебя мало людей. У меня их больше. Почти все великолепно владеют арбалетами. И они храбры. С ними можно устраивать засады и с ними можно идти в любую атаку.
Ага… особенно в психическую. С такими рожами и стрелы не понадобятся. Без арбалетов мутанты врага в бегство обратят. А уж если меткость лесной братвы столь же убийственна, как и внешний вид…
– Ты, наверное, тоже неплохо стреляешь? – в раздумьях спросил Бурцев.
– Телль и арбалет – неразделимы, – прозвучал гордый ответ.
Стоп! Телль и арбалет?
В голове, наконец, что-то замкнуло. Сработал контактик. Вот оно откуда… Телль… Бурцев вспомнил. Сопоставил… Нет, не может быть! Тот самый знаменитый Телль вроде бы должен был жить раньше. Веке в четырнадцатом, наверное. Хотя кто его знает… Точно – никто.
– Тебя, случаем, не Вильгельмом кличут? – спросил Бурцев.
– А что? – подобрался арбалетчик.
– Не ты ли, случайно, попал стрелой в яблоко на голове сына?
Телль помрачнел:
– Случайно не я. И зовут меня Вальтер.
Ошибся. Бурцев кивнул. Бывает… Мало ли в Швейцарии Теллей.
– Я – тот самый сын, в яблоко на голове которого стреляли… стрелял… отец.
– Что?! – А теперь глаза у Бурцева полезли на лоб.
– Вот, – швейцарец ткнул пальцем в безобразный нарост на темени, – то самое яблоко.
Вообще-то, по форме голая шишка, в самом деле, отдаленно напоминала яблоко. Отдаленно, но напоминало. Большое такое, крупное… Спелое.
– А это, – Телль тронул шрам на «яблоке», – след отцовской стрелы. Мое яблоко, как мое проклятие, – всегда со мной. И этот след – тоже. Он не дает забыть… Ничего. Ни о чем. Никогда.
Глаза предводителя лесных стрелков горели. Телль рассказывал…
– Шла охота. На таких, как я. На таких, как мы. На тех, кто не похож на остальных. Нас было много. Ибо из года в год дети в кантонах рождались такие, что… – Вальтер сглотнул, не договорив. Продолжил после паузы: – Многих изгоняли из общин и кантонов. Иногда – вместе с семьями. Многих убивали. Соседи. Или родные. В наших уродствах видели печать врага рода человеческого. А немцы разглядели в том свою выгоду.
Императорский лизоблюд ландфогт Герман Геслер под предлогом борьбы с порождениями дьявола привел в наш кантон войска. Вожди и старейшины не противились. Помогали германцам. Нас боялись. От нас хотели избавиться. Все. Потом немецкие и австрийские отряды пришлось изгонять с оружием в руках. Но то было потом…
Вальтер помолчал, сжимая и разжимая кулаки. Снова заговорил:
– Мой отец никому не позволял причинить мне вред. В наших общинах Альтдорфа и Бюрглена его уважали и боялись. Особенно боялись его стрел, ибо во всей округе, во всем кантоне Ури, а может, и во всей Швейцарии не нашлось бы второго такого стрелка. В состязаниях арбалетчиков отцу не было равных. Да и меня он сызмальства учил метко метать стрелы.
Снова пауза. Снова недолгое молчание.
– Когда в наши края вступил отряд Геслера, отец зарядил два арбалета. Свой и мой. Ибо он знал уже, что это пришли за мной. Императорский наместник повесил на шест посреди рыночной площади свою шляпу, после чего разослал гонцов по окрестностям. Он объявил, что начинает дознание и поиск приспешников сатаны. Ландфогт сказал, что любой, кто попытается укрыться и по доброй воле не выйдет поклониться его шляпе, будет корчиться в муках и найдет смерть под этим столбом.
– Ты не вышел? – спросил Бурцев.
– Нет. Сразу – нет. Первым вышел отец. И сбил шляпу. Стрелой. Со столба. Со ста шагов. Потом взял второй арбалет. И пообещал вогнать следующую стрелу в голову Геслера, если тот не уберется восвояси. Я тем временем перезаряжал разряженный самострел.
Геслер сразу смекнул, с каким стрелком имеет дело. Рисковать своей головой он не желал. Но и уезжать с пустыми руками было не в правилах ландфогта. Геслер приказал своим воинам опустить оружие. Геслер предложил Божий суд.
Увидев меня, он сказал отцу так: «Если вторая твоя стрела окажется столь же меткой, как первая, и со ста шагов попадет в яблоко, вросшее в голову твоего сына, я покорюсь воле Господа и не стану впредь преследовать никого из вас. Если же ты промахнешься – умрешь вместе со своим уродцем, ибо всем будет ясно, что шишка на его голове – нечистая метка, из коей рано или поздно произрастут рога». Эти слова я не забуду вовек.
Вальтер тронул нарост на своей голове. Нахмурился, вспоминая, переживая заново.
– Расстояние было приличное. А шишка – это все-таки не шляпа. Но шанс…
– Шанс?
– Случай доказать при свидетелях, раз и навсегда доказать, что никакого отношения к нечистой силе я не имею… Это было важно и для отца, и для меня самого. Отец согласился.
– А ты?
– Я верил в меткость его глаза и твердость его руки. И в Божий суд верил. Я вышел к столбу, под которым лежала дырявая шляпа Геслера. И отец выстрелил.
– Но он ведь не сбил… э-э-э… яблоко.
– Если бы сбил, я, возможно, не разговаривал бы сейчас с тобой. Не знаю, смогу ли я вообще жить без этой шишки. Но речь шла не о том, чтобы сбить яблоко – а о том, чтобы попасть. Отец попал. И выполнил условия договора. Наконечник стрелы лишь содрал кожу. Потекла кровь, которую видели все. Этого было достаточно для определения правого в споре посредством Божьего суда. Было бы достаточно, если б Геслер оказался человеком чести. Но Геслер был подлецом. Забыв о договоре, забыв о своем обещании, он приказал меня схватить. Мерзавец надеялся, взяв меня в заложники, вынудить отца сдаться.
Отец не сдался. Отец сказал, что ни ему, ни мне терять больше нечего и что отныне он не верит ни единому слову немцев. Перезаряженный мною арбалет смотрел в лицо ландфогту. Отец обещал спустить тетиву, если Геслер немедленно не отпустит меня. Слова отца звучали убедительно. И Геслер меня отпустил.